Другой Холмс, или Великий сыщик глазами очевидцев. Начало

Сегодня я попытался вспомнить, как давно меня захватило уныние, и не смог. Мой день начинается с хандры и плавно перетекает в тоску, такую же серую и беспросветную, как и промозглая лондонская весна за окном. Да, я уже научился отличать одно от другого, благо времени освоить столь печальное искусство у меня было предостаточно. И будет, подозреваю, еще вдоволь. Так что всякому желающему я вполне обстоятельно разъясню, что хандру сопровождает апатия. Равнодушие, сухое и холодное, когда нет даже самых скромных желаний, стало отличительным знаком моего утра. В отсутствие Холмса я поглощаю свой завтрак в молчаливом одиночестве. С употреблением каждого следующего сэндвича тарелка передо мною пустеет, обнажая свою белизну, и это отражается во мне глухим ворчанием вывода, неизбежного для человека, которому некуда и незачем идти. Вывода, одергивающего после абсолютно излишнего в таких условиях взгляда в зеркало. Действительно, зеркало. Я про тарелку. Я также пуст, холоден и бел. Во мне чистота невинности, сохранившейся за ненадобностью даже самому скромному пороку, и аккуратность изгоя, которого обошла веселая суета праздника. Я не пригодился никому и ничему. Пока не встретил Холмса, этого великого человека. Посторонний сочтет, что такой громкий эпитет в адрес моего друга явная крайность, в которую мне суждено было скатиться из-за необъятности своего отчаяния. Нет, это не так. Сложно объяснить это тому, кто не знаком с особым характером Холмса, но я точно знаю, что не хватался за спасительную соломинку. Все произошло совсем иначе. Думаю, есть определенная справедливость в том, что именно мне, человеку исключительно скромному в смысле природных талантов, суждено было составить компанию тому, кто является в этом роде полной противоположностью подавляющему большинству человечества. Преданность – все, что я могу себе позволить, чем я могу отплатить ему со всей возможной искренностью. И это прекрасно. Как чудесно быть обыкновенным скромным малым рядом с гением! Собственная простота (не хочется говорить, серость) не оставляет шансов обернуться самолюбием на себя, и потому все свое внимание я могу сосредоточить на том, кто этого достоин. Убежден, Холмсу просто суждено выйти за границы личности и превратиться в явление. Собственно, он уже явление, просто без соответствующей известности, которую давно заслужил. Внимать и запоминать – вот моя задача, потому что рано или поздно настанет необходимость передать потомкам это первое в хронологии столь блестящей судьбы знание, опыт его первых шагов. И моих – бесшумных и благоговейных, ступающих рядом. Такова судьба всех летописцев. Я – тень, меня почти нет. Это и есть подлинное наблюдение: утратить себя напрочь, превратиться в один сплошной взор, не спускающий луч внимания с фигуры на сцене.

Но я отвлекся, потому что сложно не поддаться воспоминаниям тому, у кого ничего кроме них нет. Итак, мой день начинается с хандры, и кажется, иначе и быть не может. Но надежды берут свое. Опять же, благодаря Холмсу. С их приходом хандру сменяет тоска. Вот и вся разница. Ежедневно наблюдая невероятный потенциал Холмса, я не могу не питать самых честолюбивых ожиданий. Это представляется единственно возможным развитием событий, абсолютно логичным. И событий-то вроде вполне хватает, а вот с развитием что-то… Я уверен, все дело в удивительном невезении, которое преследует нас. Моему замечательному другу никак не удается ухватить удачу за хвост. Невооруженным глазом видно превосходство его ума над серыми и безликими инспекторами Скотланд-Ярда – такими одинаковыми Лестрейдами, Грегсонами и прочими. Одним словом, пилерами. Наблюдать за Холмсом одно удовольствие. Он артистичен. Его догадки всякий раз поражают своей необычностью, хоть и оказываются порой неверными. Его трюки с переодеванием и провокацией всегда эффектны, а манера производить осмотр и идти по следу захватывающе динамична. Господи, но почему же злой рок так неустанно преследует наше предприятие?!

Холмс, молодец, все равно полон оптимизма, как и год назад, когда мы познакомились, и он заразил меня своей нескончаемой энергией. Он постоянно верит в успех и нисколько не смущается своим осечкам. Он говорит, что нарочно пытается сделать все ошибки, которые только возможны, и сделал их уже столько, что в ближайшем времени при всем желании просто не найдется вариантов оплошать, и тогда останутся только правильные решения.

Но иногда и на него ложится тень меланхолии, и тогда наши дни проходят под знаком общего занятия – молчаливого сидения перед камином, бессильным пред холодом застывшей в пустоте безнадежности души.

А как здорово все начиналось, когда мы с Холмсом сняли эту квартиру! Неужели то время, когда я радостно предвкушал будущую славу этого великого человека и мое скромное ее свидетельство, неужели оно никогда не придет?

4 июля 1891