Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

Музыка – это почти как запах, мощная и нефильтрую-щаяся субстанция. Как-то так Господь нас пожалел, что, кажется, в мире благозвучия и благовония больше, чем зловония и какофонии. Божественные (музыке очень трудно учиться, мало кто из бесталанных не бросает тяжкую зубрежку, остаются заниматься ею по большей части те, кому кто-то высший что-то насвистывает в ухо) звуки или запах лаванды и сосен – вот тебе и рай. Не абстрактный, слащавый (обычно фантазии ни у кого не хватает, чтобы хоть сколько-нибудь привлекательно рай описать), а такой, от какого никто бы не отказался. «Мне так и не удалось оправдать этот подарок, мои уроки музыки не увенчались успехом. Но, приходя к нам, папа подолгу играл на нем. Этот инструмент обладает удивительным звучанием, бабушка сама выбрала его на фабрике Бехштейна в 1880-х годах. Папина игра на рояли была продолжением нашей прошлой совместной с ним жизни, когда он регулярно вечерами импровизировал. На Волхонке было пианино, на котором иногда играла Зинаида Николаевна, профессиональная пианистка. При ней папе было стыдно несовершенства своей музыкальной техники, и он играл только у нас».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 378—378.

Что и требовалось Евгении Владимировне. Она достигала своих целей не собственными подвигами, а заставляя других чувствовать себя неспособным к ним. Пастернак был способен ко всему.

Зина уже родила двух прелестных, заживших самостоятельной, полной прав и деятельности, жизнью мальчиков, и было ясно, что она сможет родить еще много мальчиков и девочек – людей, и что в любой ситуации она будет действовать решительно, ответственно, имея целью не создавать видимость, а выжить, и – выживет. А Женечка родила клона – Жененок опустошительно был похож на отца, и чего тогда было от него ждать? Что он наполнится его, пастер-наковским, содержанием – зачем? Все это не внушало радости созерцания действительно новой жизни. Ну а работы – главнейшей составляющей жизни, по-пастернаков-ски, – это еще более очевидно – тоже было не дождаться: Женечка работать руками, телом не могла и не хотела. В доме Пастернака хозяйка не ставила и самовара.

«Я неизменно носил с собой, как талисманы: постоянную мысль о З.Н… »

ПАСТЕРНАК Б.Л. Полн. собр. соч. Т. 9, стр. 44.

Конечно, в Зине было за что зацепиться надежде.

До 1937 года, правда, не смогла родить и Зина – «причина была в ней». Выбранная, чтобы родить Пастернаку новый мир, Зина не могла родить ребенка – такая ошеломляюще банально звучащая причина. Не это ли охлаждало Пастернака к жене?

Ужас парижский, или утаенная любовь

Звезду пастернаковской любви застили пятна. Она очень рано, очень неуклонно стала покрываться пятнами. Мало кто мог (пройдет совсем немного времени) чуть ли не без содрогания видеть саму Зинаиду Николаевну, мало кто мог не поражаться взаимоотношениям супругов.

Были, однако же, и протуберанцы.

В 1935 году Пастернака, чтобы показать, как свободны в Советской стране и лучшие, не только самые плохие, писатели, отправили на антифашистский конгресс в Париж. Отправляли под дулом советской риторики. «Поскребышев сказал: „А если бы была война и вас призвали – вы пошли бы?“ – „Да, пошел бы“. – „Считайте, что вас призвали“».

Борис Пастернак. Второе рождение. Письма к З.Н. Пастернак.

З.Н. Пастернак. Воспоминания. Стр. 281. Он был болен (дошло до психиатров и санаториев) к тому времени нервным расстройством на почве приступа фантомной ревности к связи, что была в ранней юности у Зинаиды Николаевны с двоюродным братом. Воспоминания о чужом прошлом дались ему так тяжело, что он не смог отвлечься на наконец случившуюся личную встречу в Париже с проживающей там Мариной Цветаевой, перепугал своим состоянием приехавшую к нему в Берлин на свидание сестру Жозефину, не повидался – просто не захотел, не смог заехать, завернуть, сделать остановку – с родителями (не нужно было быть поэтом, провидцем и пророком, чтобы знать почти наверняка, что другого раза не будет), и на обратном пути с полными чемоданами подарков Зинаиде Николаевне – вязаных платьев – его сняли с поезда и оставили в Ленинграде, до Москвы он доехать уже не мог. Плакал, поджидая Зину.