Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

Проживать в жизни нелюбовь к жене в безлюбовном браке Пастернаку было легче, чем ей: он (писатель) уже проживал чужие, им написанные любови, испытываемые не им, а его литературным персонажем. Жить тем, что не чувствуешь, он, таким образом, имел привычку и умел. Женя ни к чему подобному не была готова, и ей – за что-то – приходилось более однозначно, только реально и не более того, довольствоваться тем, что в ее жизни не случилось быть любимой мужем. Впрочем, отсутствие у нее проницательного и опытного взгляда на проблему сослужило ей хорошую службу: в непоколебимости своих прав на мужа она сомнений не имела. Деться ему вроде некуда было. От бескровности их семейной жизни Женя жила высушенными, воспаленными, больными чувствами – ревностью, подозрительностью, жестким вниманием к мелочам. Наслаиваясь на ее лень, это все создавало неподъемно тяжелую обстановку: Пастернак и обслуживал ее и домочадцев, включая требовательного сына, и был поминутно начеку, чтобы в слове, в намеке, в небрежении об исключении истолкования как намек – Женя все схватывала на лету – не дать Жене повода для взрыва.

Всю девятилетнюю семейную жизнь Женя позволила себе – попустила, поскольку это был грех и перед собой, и перед мужем – быть крайне внимательной и непримиримой. Могла бы гордиться, что не поступилась ни миллиметром, ни микроном своего достоинства – если б потом этот же самый, так стерильно использованный, муж не привел к ней в дом, в ее коммунальную квартиру, в ее комнату, на ее постель – «в соседней комнате были две незастеленные постели»: чьим там постелям еще было быть, откуда их взять было? – другую женщину с ее собственными детьми. За них не хлестали на кухне Пастернака по щекам. Зина ничего от Пастернака не требовала, ни с чем не считалась, а даже наоборот: бросилась отмывать и отчищать все вокруг него, таскать сумки, делать ремонты – и что? Пастернак и без угроз и меморандумов прилепился к ней и так неразрывно с ним связанную Женю (она даже в профком ходила, чтобы убедиться в своей правоте и подключить товарищей) – оставил как НИЧТО.

Анна Ахматова: «Не люблю Женю Пастернак <… > Что за паразитическое существование. Борис Леонидович давным-давно бросил ее, у него другая семья, а она до сих пор все „Боря, Боря“, и ходит в Союз, чтобы лишний раз сообщить, что она жена Пастернака, и выслушать: бывшая. Потом плачет и всем рассказывает… »

ЧУКОВСКАЯ Л.К. Записки об Анне Ахматовой. В 3-х томах. Том 1 (1938—1941 гг.). Стр. 431.

Как было соединить в голове два этих положения? Знать, что и та – гордая принципиальная жена, и эта, тоже позволяющая себе покрикивать на бывшего мужа, имеющая полное право сохранить за собой все свои принципы и привычки, но все равно никуда не могущая деться, не спрятаться, не закрыть по-детски, в безумстве, глаза от реальной, невыдуманной, как сказал бы (и сказал) Пастернак, – Зинаиды

Николаевны, носящей уже их фамилию, – все это один и тот же человек, она, Женя.

Потом, со временем, можно бы было и подумать, что она восстановила свои позиции, – когда Зинаида Николаевна стала казаться чужим и чуждым Пастернаку человеком, когда их странно было видеть вместе и еще страннее осознавать, что они муж и жена, – тогда неприметная дружба Евгении Владимировны, необязательность и неизменность ее адреса для случайной искренности, изящная стандартность облика и принимаемые ею в течение всей жизни деньги (вещь крайняя и непреложная по степени интимности) – все это, если не смотреть в строку в паспорте, вполне могло сойти за характеристику действующей жены. Наверное, так считала и Женя, этот статус хотел сделать очевидным и официальным – раз позиция Зинаиды Николаевны, с какой точки зрения ни смотри, самоустранялась – и сын его от первого брака, но всех переживший, единственный и «последний в своем роде», как князь Мышкин. К слову, Мышкин, мало что имевший от княжеских достоинства и спеси, просто так, чтобы дух перевести, отмеченный Достоевским этим титулом, походил на штатного дурачка из окрестностей Ясной Поляны. «У тебя какой чин? – Я князь Блохин, всех чинов окончил!» С этой же целью Толстой, у которого друг на друге князья с графьями сидят, решил попробовать Левина титула лишить, как Мышкину его автор титул – дать. Что, мол, будет? Ничего не случилось. Князь Мышкин и не граф Левин доказали – никакого значения титулы не имели, но и графы и князья в России не перевелись.