Дружба

Первоначальный план был задуман неправильно, и дело началось не с того конца. Зотов и Величкин поставили себе целью прежде всего установить угол, под которым спаивать тонкие пластинки, составляющие их будущий резец. Но после долгих и трудных вычислений выяснилось, что определить угол, пока неизвестны форма и толщина пластинок, невозможно. Четырехмесячная возня оказалась напрасной, и в январе Зотов и Величкин пересмотрели свой план Теперь они решили для начала вычислить толщину пластинки. Теоретические расчеты здесь были бесполезны. Необходимо было установить, какой слой стали стачивается с обыкновенного резца за один оборот, измерив резец до начала работы и в момент затупления, а затем разделить полученный результат на число оборотов.

Повторив эти измерения несколько десятков или сотен раз, изобретатели и должны были получить нужный результат. Все измерения они решили производить пока в расчете на самую дешевую и распространенную углеродистую сталь, с тем, чтобы потом, найдя для своего резца оптимальный материал, произвести необходимые пересчеты.

При измерении ошибка в толщину волоса оказалась бы грубейшим промахом. Ни циркуль, ни кронциркуль не могли дать нужной точности. Требовались дорогие, многочисленные инструменты, непосильные изобретателям.

К счастью, на фабрике имени Октября имелся набор плиток Иогансона. По чести говоря, текстильная фабрика в нем не нуждалась. Но во всяком случае набор существовал, и Величкин знал об этом. Этот нежнейший и драгоценный инструмент очень берегли. Он как брильянтовое колье покоился в красивом, подбитом синим плюшем футляре.

Добыть разрешение пользоваться этой ненужной гордостью заводской лаборатории само по себе уже являлось незаурядной работой. Величкину пришлось ради недельного права, на инструменты пустить в ход все свои знакомства, влияние Данилова, лесть и чуть ли не подкуп.

Когда разрешение было получено, Величкин каждый вечер оставался в цеху надолго после гудка. В пустынном просторном корпусе только кое-где маячили редкие сверхурочные тени.

Каждую деталь работы Величкин записывал на длинные узкие листки бумаги, в роде тех гранок, на которых пишут газетные репортеры. То-и-дело он останавливал станок и, вытащив резец, бежал в инструментальную, чтобы, приложив инструмент к микрометру, записать новую цифру. Он выходил из фабричных ворот не раньше одиннадцатого часа. Дома его уже ждал Зотов. Сидя за столом, он внимательно просматривал и исправлял вчерашние вычисления.

Как только Величкин отряхивал снег с сапог и с фуражки и осторожно извлекал из глубокого внутреннего кармана замасленные и замусоленные гранки, друзья молча садились за работу.

Елена Федоровна бесшумно ставила перед Величкиным тарелку с куском холодной телятины и уходила в свой угол. Долгие вечера сидела она там, уронив на колени книгу или вязанье, глядя затуманенными глазами на Величкина. Она всеми силами ревновала его а к этому изобретению, и к Зотову, — они отнимали у нее сына еще в большей степени, чем это делала до сих пор загадочная фабрика. Сергей мог быть изобретателем или уголовным преступником — это было его дело, но пить молоко и во-время ложиться спать он был обязан.

Между тем ей было совершенно ясно, что он переутомляется и надрывает себя из-за этого изобретения. Вычисления затягивались иногда до двух часов ночи. Зотов мог вставать в восемь и, если пропускал первую лекцию, даже в девять. Величкину же нужно было ежедневно в семь часов утра вешать свой номер на контрольную доску.

Иногда Величкину и самому казалось, что он снова живет в дни больших походов когда ему случаюсь засыпать на ходу, ступая по осеннему расплывающемуся чернозему курских проселков, и пробуждаться, толкнувшись лбом о шинель идущего впереди. Иногда во время важного разговора, на собрании или в трамвае, он вдруг впадал в оцепенение мгновенного спрессованного сна. Этот сон был как провал в черную пропасть в дыру колодца.

— Я не люблю, чтобы меня сшибал грузовик, — говорил Величкин. — но это со мной случится, когда я захраплю, переходя Лубянскую площадь.

По воскресеньям удавалось отсыпаться за всю неделю.

Под голубым стеганым одеялом было тепло, как в барсучьей норе. Подогнув колени почти к подбородку Величкин до двенадцати нежился и блаженствовал в полотняном раю согретых телом простынь.

Сначала друзья пытались и по воскресеньям работать с семи утра, но, после того как Величкин несколько раз вместо нужных цифр продиктовал Зотову какие-то лозунги, они пошли на уступку слабой человеческой природе.

Как основным воспоминанием, как бы фоном всех событий и происшествий времен гражданской войны для Величкина было ощущение недостаточного сна, так сейчас, что бы он ни делал, о чем бы ни говорил, куда бы ни шел под всем этим он чувствовал чертовское желание уснуть.

— Спать! — было лейтмотивом его жизни, желанием, не всегда ясно осознанным, но всегда присутствующим и окрашивающим мысли и поступки.