Друзья и возлюбленные (сборник)

Миссис Пенничерри незнакомец упорно считал леди до мозга костей, вынужденной под давлением обстоятельств, ей неподвластных, занимать лидирующее положение в обществе представителей среднего класса. Она была кем-то вроде приемной матери, которая заслуживала похвалы и благодарностей ее разношерстной семьи, и за этот образ миссис Пенничерри теперь крепко уцепилась. Ему сопутствовали и неудобства, но к ним миссис Пенничерри, похоже, была готова. Леди до мозга костей не станет брать с других леди и джентльменов плату за уголь и свечи, которые они никогда не использовали. Приемная мать не станет подсовывать своим детям новозеландскую баранину, выдавая ее за саутдаунскую [10] . Обычная хозяйка пансиона может позволить себе устраивать такие фокусы и складывать в карман барыши, но леди – никогда: миссис Пенничерри чувствовала, что больше не может так поступать.

Незнакомцу мисс Кайт представлялась остроумной и очаровательной собеседницей с исключительно приятной личностью. У мисс Кайт был единственный недостаток – нехватка тщеславия. Она не подозревала о своей изящной и утонченной красоте. Если бы только мисс Кайт могла увидеть себя глазами незнакомца, ложная скромность, не дававшая ей поверить в свое природное обаяние, покинула бы ее. Незнакомец так сильно на этом настаивал, что мисс Кайт твердо решила проверить сей факт. Как-то вечером, за час до ужина, в гостиную, где сидел только незнакомец и еще не зажгли газовую горелку, вошла миловидная, привлекательная леди, немного бледная, с аккуратно уложенными каштановыми волосами, и спросила у незнакомца, знает ли он ее. Она вся трепетала, а голос прерывался. Но когда незнакомец, глядя ей прямо в глаза, признался, что из-за схожести чуть было не принял мисс Кайт за ее младшую сестру, только намного красивее, у нее вырвался смех. В тот вечер золотоволосая мисс Кайт исчезла и никогда больше не показывала своего ярко накрашенного лица. Однако в благоговейный трепет прежних обитателей дома сорок восемь по Блумсбери-сквер, вероятно, привел бы тот факт, что ни один человек в пансионе не задал ни единого вопроса на ее счет.

Кузину сэра Уильяма незнакомец считал сокровищем для любого пансиона. Леди из высшего общества! Казалось, ничто в ее наружности не говорило, что она принадлежит к высшему обществу. Она сама, разумеется, не упоминала об этом, но любому это было ясно без слов. Сама того не сознавая, она разговаривала благовоспитанным тоном, создавала атмосферу учтивости. Не то чтобы незнакомец так много ей об этом говорил. Кузина сэра Уильяма поняла, что он так думает, и всей душой разделяла его мнение.

К мистеру Лонгкорду и его компаньону как к представителям избранного круга деловых людей незнакомец испытывал огромное уважение. Насколько он сам не имел у них успеха, уже известно. Любопытно, что их фирма, похоже, была удовлетворена ценой, которую пришлось заплатить за хорошее мнение незнакомца; даже ходили слухи, будто они взяли себе за правило добиваться уважения честных людей. И в будущем это могло обойтись им весьма дорого. Но у всех нас есть свои прихоти.

И полковник, и миссис Девайн сначала сильно страдали от обрушившейся на них необходимости менять образ жизни в столь почтенном возрасте. Наедине в собственной комнате они сочувствовали друг другу.

– Что за чепуха, – ворчал полковник. – Мы с тобой начинаем ворковать и миловаться в наши годы!

– Больше всего мне не нравится ощущение, – вторила ему миссис Девайн, – будто меня каким-то образом заставляют это делать.

– Подумать только, муж и жена не могут пошутить друг над другом, беспокоясь, что о них подумают какие-то нахальные выскочки! Несусветная глупость! – бушевал полковник.

– Даже когда его нет, – произнесла миссис Девайн, – я так и чувствую на себе этот неприятный взгляд. Этот человек для меня в самом деле как наваждение.

– Я где-то его видел, – задумчиво протянул полковник. – Клянусь, где-то видел. О Боже, скорее бы он уехал.

Сто замечаний за день хотел сделать полковник миссис Девайн, сто претензий за день хотела предъявить миссис Девайн полковнику. К тому времени как им предоставлялась возможность осуществить эти свои желания без свидетелей, весь интерес к разговору уже пропадал.

«Женщины останутся женщинами, – успокаивал себя полковник. – Мужчина должен проявлять терпение. Ему никогда нельзя забывать, что он джентльмен».

«Ну и ладно, полагаю, здесь нет никакой разницы, – смеялась миссис Девайн наедине с собой, пребывая на той стадии отчаяния, когда спасение можно найти лишь в веселье. – Какой смысл выпускать пар? Это не приносит никакой пользы, а только коробит людей».

Ощущение, что ты с героической покорностью терпишь вопиющую глупость других, приносит некоторое удовольствие. Полковник и миссис Девайн научились ценить роскошь одобрительного отношения к самому себе.