Дубовый листок

— Куда ты ее денешь? — спросил улыбаясь. — В казарме держать не позволят.

— Найду место, ваше благородие. Свет не без добрых людей. Может, потом и родители найдутся, на сатовку придут. Должны ведь искать!

— Не больно-то ищут, — сказал Худобашев. — Ты, Наленч, все думаешь, черкесы такие же люди, как мы… Они своих детей, как скот, продают, особливо девчонок. Или не видел таких на Кубани?

— Нет. Может быть, от голода продают.

— Ладно уж — от голода! А у поляков или русских разве когда-нибудь от голода детей продавали?

— Ну, не придут искать, пусть будет россиянкой. Как-нибудь прокормлю.

— Ну неси, неси уж. Там видно будет. Не оставлять же ее в самом деле, на произвол судьбы, — согласился Воробьев.

Он еще раз приласкал девчонку и ушел.

Я устроился под деревом, как всегда, рядом с Горе-гл ядом, постелил бурку, посадил девчонку, нарвал ей цветиков, и она заиграла с ними, робко косясь на нас. Горегляд усмехался, ласково на нее глядя.

Загорелись костры, заклубились котлы… Наступала прохладная горная ночь. Девчонка спала, свернувшись клубочком. Рядом мерно дышал Горегляд, а я все не мог уснуть. Заложив руки под голову, смотрел на звезды, слушал сверчков. Вдруг недалеко и негромко запел красивый голос:

Простерлись ризы темной ночи. Угасла на небе заря,

И сон равно смежает очи У всех — от нищих до царя…

О люди! Час бежит, спешите Добро сегодня довершать,

Надежд на завтра не кладите,

Подходит к жизни смерть, как тать[71].

Маленькая черкешенка сладко посапывала и вдруг потянулась и положила ручонку мне на лицо. И опять сердце вздрогнуло от теплого и непонятного чувства.

Осторожно я снял ручонку, положил ей на грудь, потеплее прикрыл полой шинели. Еще одна сирота, только гораздо более беспомощная: сама не способна ни жить, ни защищаться…

Но она счастливее — почти ничего не сознает!

Надежд на завтра не кладите, Подходит к жизни смерть, как тать! — повторил голос.

И я решил тут же бесповоротно — вопреки всем войнам и трудностям, помочь ей пробиться в жизнь. Она доверяла мне. Может быть, ее дикое сердечко чувствовало, что и я одинок.

А Горегляд… Он был прав: я сам себе действительно вовсе не был нужен. Пусть же эта крошечная жизнь станет оправданием моему бытию!

Я проснулся от холода. Девчонка раскинулась во сне, а я боялся ее придавить и сполз с бурки. Лагерь еще спал. Я спустился к Лабе и начал умываться.

Неподалеку в кустах кто-то насвистывал мелодию ночной песни. Ветки раздвинулись, и оттуда вышел высокий красивый солдат, тот самый, что уступил мне дорогу, когда я шел из пылавшего аула.

Перестал свистать и опять пристально посмотрел на меня. У него были карие, очень живые глаза.

Шинель его была сшита из тонкого дорогого сукна. Кажется, он собирался что-то сказать, но наклонился к воде, умылся и, снова засвистав, пошел в лагерь.

Через два дня к вечеру мы пришли в Ольгинскую, где был наш полотняный город. Вместе с девчонкой я отправился к Берестовым. Они встретили меня, как всегда, радостно.

— Что за дите? — спросил Петр.

Я сел.

— Петро, не один раз ты говорил, что считаешь меня другом.

— И сейчас скажу. Денно и нощно молю бога, как бы он послал случай оказать тебе услугу.

— Вот и послал. — Я рассказал историю маленькой черкешенки.

— И за что только ребятишки страдают? — Жена Берестова прослезилась.

Собаку бездомную бывает жалко, а человека подавно, — сказал Берестов. — Тебе дитенка держать негде, да и было бы где — ты все время в походе. Оставляй у нас. Много ли ей нужно! Христинка любит с детьми забавляться. И молоко скоро будет. Корова-то наша молодец, в тело вошла. Погода хорошая, а на огороде, что ты вскопал, уже первые овощи.

— За прокорм девчонки буду платить.

— Ды ты что? Рехнулся? Целую зиму нас выручал.

а теперь еще и платить?.. Как будем звать девку-то? — спросил Берестов.

Я подумал: «Пусть это будет живой памятник моей жене». И впервые за эти годы произнес дорогое имя.

— Ядвига так Ядвига… Неправославное что-то. Ну не все ли равно. Дитя ведь мусульманское…

Пока мы это решали, девочка познакомилась с Христинкой и так увлеклась игрой в камешки, что я смог незаметно уйти.

Все же рублевку я Берестову оставил.

— Купите ей ситцу на платье и башмачки

Глава 41

Через две недели я еще раз побывал в Ольгинской с транспортом и не забыл навестить свой «трофей». За это время у Берестовых появился еще один жилец — кудлатый щенок. Он бросился ко мне со звонким лаем, едва я показался в воротах. С детства неравнодушный ко всякой животине, я не удержался от соблазна повозиться с ним. а в это время в дверях хаты показалась жена Берестова с девчоночкой в желтом платье, что-то ей шепнула, и девочка, прихрамывая, подбежала, обхватила мои колени и, закинув назад головенку, старательно выговорила:

— Дай-да!

— Здравствуй, Ядвига! — Я поднял ее и поцеловал в лобик. — Что за дайда?

— Дядя. Больше она ничего не знает по-нашему, — объяснила Берестова.