Дудочка крысолова

– Завтра пойдешь в город с утра. Скажешь на словах, что за возвращение детей я увеличиваю плату в два раза. Двести солидов и две тысячи денариев – вот цена за то, чтобы все малютки вернулись домой.

– А если они откажутся?

Крысолов пожал плечами:

– Ты думаешь, я потащу детей с собой? Они выпьют по три глотка того же средства, что выпили днем, и заснут вечным сном.

– Ты не сделаешь этого!

Убежденность, прозвучавшая в ее голосе, позабавила его:

– Отчего же? Что может меня остановить? Подумай, Лизетта: я освободил Хамельн от крыс, а твой муженек вышвырнул меня, не заплатив и медной монеты. Он бы бросил меня в тюрьму, дай я ему такую возможность, но не успел. Не сомневаюсь, сейчас он клянет себя за это… Меня прогнали с позором, и слава моя побежит впереди меня. Вы готовились к голоду, готовились к позору, я избавил вас от того и другого – и что же? Разве кто-то заступился за меня, когда твой муж решил подкупить Курца? Разве кто-то возвысил свой голос в мою защиту, когда мне не бросили и собачьей подачки? Останься крысы в Хамельне, и вряд ли кто-то из этих детей, – он кивнул на пещеру, – увидел бы следующее лето. Так что я всего лишь сделаю то, что случилось бы и без меня.

Кажется, теперь она была куда менее уверена, чем прежде. Ему нравилось наблюдать за страхом и смятением, отражавшимися на ее лице, и видеть, как она волнуется и от волнения прикусывает нижнюю губу.

– Ты не убьешь их! Ты… Ты совсем не так жесток, как притворяешься!

Он от души расхохотался, и от его смеха Лизетта вздрогнула.

– Жестокость? Да ты сама как глупый ребенок! Жесток я был бы, если бы мучил их, как твои сограждане мучили несчастных неповинных кошек… А я лишь дам им такую смерть, которая для многих является благом. Если твой муж откажется платить…

– Он не откажется!

– Завтра и поглядим. Ты должна вернуться к этой пещере до захода солнца. Я стану ждать неподалеку. Если приведешь кого-нибудь или за тобой тайно отправят людей, я замечу их – и тогда прощайтесь с детьми. Ты принесешь с собой выкуп, и я уйду с ним, а потом сообщу, где спрятаны ваши птенчики.

Лизетта взяла палку, поворошила угли в затухающем костре. Капля дождя упала с промокшей еловой лапы ей на лицо, и она безотчетно стерла ее, думая о чем-то своем.

– Мне кажется все же, что ты добрый человек, – невпопад сказала она, глядя на него со странным выражением.

Он не нашелся что ответить и лишь криво усмехнулся. «Добрый человек!» Вот, значит, как она думает о нем?

– Скажи… – не сводя с него глаз, спросила Лизетта, – ты никогда не жил в Танненбурге?

– Я даже не знаю, где это.

– Это маленький городок по соседству с Хамельном. Я там выросла. Когда я была маленькой, мы играли вместе с мальчиком… он был чем-то похож на тебя. Мы были совсем детьми. А потом его увезли, и я очень горевала. Он был моим другом.

– Нет, – покачал головой Крысолов, отчего-то испытывая чувство, похожее на сожаление. – Никогда не был в этом городе.

– Знаешь, я сделаю все, чтобы тебе было лучше! – с неожиданной горячностью сказала Лизетта. – Клянусь, я сделаю это!

Теперь настала очередь Крысолова озадаченно смотреть на нее. Нет, по лицу не похоже, чтобы она лгала… Черт их разберет, конечно, этих баб, с их лживыми штучками и хитростью, которой позавидовала бы и лисица… Но, кажется, она и впрямь собирается позаботиться о нем.

От этой мысли в душе его шевельнулось что-то, чему он не знал названия, и ему захотелось отплатить ей лаской. Как-никак, она не мешала ему, не создавала сложностей… Мало какая женщина на ее месте вела бы себя так же храбро! Но ласковых слов он не знал, да и считал себя не мастаком говорить, поэтому распорядился:

– Сходи в пещеру, достань из моего мешка дождевик. Он вверху, под флягой. Холодает, а твое платье… Оно не для ночей в этих холмах. На, возьми. – Он сунул в костер влажную еловую ветку, и та нехотя загорелась, чадя серым дымом.

Вновь быстрый взгляд темных глаз – и, выхватив у него ветку, Лизетта метнулась в пещеру так стремительно, будто он сказал, что собирается побить ее. Вернулась не сразу, неся в руках накидку из козьего пуха – непременную принадлежность любого странника, кем бы он ни был – крысоловом или пилигримом.

– Завернись, – приказал он, оправдывая себя тем, что она нужна ему здоровой.

Лизетта накинула серый дождевик на плечи и благодарно улыбнулась:

– Тепло… Ой! Забыла!

Спохватившись, она вытащила из складок платья его флягу, в которую он набирал воды из ручья, и протянула ему.

– Я подумала, ты захочешь пить, и захватила.

Он нахмурился, и она тут же подалась вперед, заговорила торопливо и виновато:

– Нельзя? Я отнесу! Не сердись, я ее не открывала и не пила ни глоточка! Разве я могу пить твою воду? Просто я решила, что тебе…

– Перестань, – остановил он ее, откупоривая флягу: в конце концов, ему и в самом деле не помешал бы глоток. Жадно отпил, утер губы. – Должно быть, ты сама хочешь пить?

Лизетта покачала головой.

– Нет, я не хочу. Мне бы поспать… Держи, – она сбросила накидку, протянула ему. – В пещере она мне не понадобится.