Духовность. Формы, принципы, подходы. Том I

Многие из тех, кто присутствует возле умирающих людей, отмечают, что особенно напряженными бывают самые последние дни, так как умирающий оказывается лицом к лицу со смертью⁸⁴⁰. Между моментом «летального» диагноза и фактической смертью может еще открыться целый мир⁸⁴¹. Чтобы увидеть, какие миры могут открываться в той небольшой отсрочке, которую смерть предлагает нам в конце нашей жизни, предоставим слово трем человекам, которые, оказавшись лицом к лицу со смертью, по-новому раскрыли тайну жизни.

Что станется со мной?

9 июня 1977 года умер от рака поэт Ганс Андреус; ему был 51 год. Незадолго до смерти он написал Последнее стихотворений⁴² (перевод наш. — Прим. пер.):

Почти иссякла жизнь моя, и вот —

Пишу последнее стихотворенье.

Смертельный рак, что плоть мою грызет,

По буквам разлагает вдохновенье.

И, Господи (пусть я уже не помню, что это значит, говорить с тобой все ж лучше, чем с немою пустотой пространства, и к тому же так легко мне,

так проще мне найти слова), — но что ж, что станется со мной и с этим светом, — моим, твоим, — когда он вдруг паденье

начнет в невыразимость? Иль поэтом не сказанное слово ты найдешь, которому не нужно выраженье?

Стихотворение построено как сонет: две строфы по четыре строки, за ними следуют две строфы по три строки; между ними — «вольта», которая обычно означает поворот в стихотворении. Поэт начинает решительно: «Это стихотворение, которое я пишу, — последнее», — но эта решительность ненадежна, поскольку отсрочка смерти всегда оставляет место для еще одного, уже последнего, слова. Однако эти слова поэт считает своими «последними словами»^[410]. Его жизнь фактически иссякла, рак, грызущий его плоть, разлагает и его творческий дух. «Последнее стихотворение» и «рак, грызущий его плоть», связываются словами «по буквам». Если раньше он смотрел на «слово поэта» как на «изумительное чудо из букв, приобретающих смысл»^[411], то теперь кажется, будто рак складывает, буква за буквой, последние слова.

После первой строфы, которая задает определяющий тон, следует поворот, начинающийся перед «вольтой» и кончающийся после нее. Поэт обращается к «Господу» и при этом как бы оправдывается: долгое время он не произносил этого слова («я уже не помню, что это значит»), но в последнем стихотворении вновь его произносит за неимением лучшего слова. Хотя он едва ли мог бы представить себе (припомнить) его смысл, оно все же лучше, чем ничто; «Господи» — это только обращение, благодаря которому его последнее стихотворение — уже не просто речь в пустом пространстве, но речь, к кому-то обращенная, и это — самый простой способ «найти слова». Самооправдание в пяти строках (через всю «вольту»!) — это, естественно, нечто большее, чем поспешные извинения. Уже давно поэт не применял языка молитвы, который присущ религиозной традиции. В своем последнем стихов ворении он вновь возвращается к этому языку, когда произносит: «Господи».

Это обращение — реальный поворот. Оправдание — «пусть я уже не помню» — усиливает момент обращения, так как показывает, что речь поэта не направлена на какие-то представления, но обращена к некоей личности: «говорить с тобой все ж лучше, чем с немою пустотой пространства». В конце концов, суть в том, что поэт что-то хочет сказать: «так проще мне найти слова».

Тем временем мы минуем «вольту», и начинается речь по существу: «что станется со мной и с этим светом, — моим, твоим, — когда он вдруг паденье начнет в невыразимость?» После непринужденности заключенных в скобки самооправданий тональность становится более напряженной, ставится вопрос: «что станется со мной?» — а точнее: «с этим светом, — моим, твоим?» Свет для Андреуса обладает силой, которая «разлагает формы, превращая их в потоки света», в которых парадоксальным образом заключена задумчивость мерцания и намека и которые ведут себя так тихо, «словно их почти нет»*⁴⁸. В потоки света, в которых содержится тихое «почти-не-бытие». Но теперь, когда рак буквально разлагает тело, поэт не знает, что теперь будет с этим разлагающим светом: «что станется со мной и с этим светом, — моим, твоим, — когда он вдруг паденье начнет?»

Между тем происходит что-то важное в этом «не-бытии», в этом неведении, «что со мной станется», в этом внезапно начинающемся падении «в невыразимость»: происходит едва уловимый, но сущностный переход от «Я» к «Ты»; свет жизни — не просто «мой», но также — и даже больше — «твой». Когда тебя внезапно поражает смерть (точнее говоря, смертельный рак) и начинается падение в невыразимость (не в безымянность), возникает вопрос: «что станется со мной?»