Дума о Севастополе (сборник)

В село Первоконстантиновку на соседнюю с нами улицу прибыл однажды пехотный полк. Очевидно, это были свежие резервы для предстоящего вскоре наступления на позиции врага под Армянском. Ревели и буксовали в липкой грязи машины. Раздавались отрывистые слова команды. Батальоны, повзводно и поротно, с шутками, смехом и гамом размещались по хатам. К вечеру усталый полк поужинал и заснул. А наутро через нашу улицу проплыло дивное виденье. Нет, виденье, конечно, прошагало и, кстати сказать, довольно уверенно, как говорится, на своих двоих, обутых в аккуратные начищенные сапожки. Но каждому из нас, честное же слово, показалось, что проплыло оно буквально по воздуху, почти не касаясь земли. И было сие виденье молоденькой черноглазой докторшей, старшим лейтенантом медицинской службы, и прехорошенькой до того, что не хватало воздуха, чтобы перевести дух. Стоявший в этот момент рядом со мной у хаты начхим дивизиона лейтенант Семен Ульяненко толкнул меня яростно локтем в бок и, провожая виденье ошарашенно-долгим взглядом, восхищенно сказал:

– Ух ты! Вот это да! Сон наяву! Заснуть, умереть и проснуться в слезах! Нет, ты подумай только, что творится! Постой, куда же она пошла? Ага, вон в ту крайнюю хату… Знаешь, давай минут пяток-десяток покурим, поглядим, авось пойдет обратно. Ну, и попробуем выяснить что и как?!

Красавица докторша пробыла в хате не пяток и не десяток минут, а с добрых полчаса. Однако, выйдя из хаты, к нашему удовлетворению, направилась обратно тем же самым путем. Невысокого роста, стройная, туго затянутая ремнями в ладно подогнанную офицерскую шинель, шла она, чуть покачивая округлыми бедрами, не глядя по сторонам и старательно перепрыгивая в своих начищенных сапожках через все лежащие впереди лужи. И когда она почти поравнялась с нами, Сеня Ульяненко неожиданно сделал вдруг шаг вперед и, краснея от собственной храбрости, с напускной развязностью сказал:

– Я прошу вас меня извинить, но что-то в этом селе я вас прежде никогда не видел!

Докторша, вздрогнув, остановилась, смерила бедного Сеню высокомерным взглядом, посмотрела на меня, затем снова на него и насмешливо сказала:

– Удивительно мудрое наблюдение! Особенно если учесть, что полк наш, как вы сами видели, прибыл только вчера.

Чувствуя, что Ульяненко, пуская пузыри, пойдет сейчас ко дну, я поспешил к нему на выручку:

– Пожалуйста, не сердитесь на одичавших вдали от цивилизации людей. Мой друг просто занервничал, когда вас увидел. Вы же врач, а врачи обязаны быть гуманными. Поймите, вот стоит он здесь битый час и вопрошает небо:

– Господи! Как же ее могут звать? Как ее зовут?!

Женщина капризно дернула плечиком и, снова усмехнувшись, сказала:

– Ну к чему такое сложное вступление? Докладываю: старший лейтенант медицинской службы Сергеева. А чтобы избавить вас от дальнейших расспросов, добавлю, что ходила я вон в тот дом, чтобы помочь заболевшей женщине. Теперь, я надеюсь, все? – И шагнув мимо посторонившегося Ульяненко, с тем же неприступным видом пошла вперед.

– Нет, не все! – вдруг каким-то обиженным голосом крикнул ей вслед Семен. – А имя-отчество ваше как?

Женщина обернулась и, согнав с лица надменное выражение, засмеялась вдруг просто и весело:

– А зовут меня Елена Николаевна. Мне двадцать три года, и я из Москвы!

В напряженной торопливости фронтовых будней эпизод этот мог забыться и кануть в Лету навсегда. И наш веселый двухминутный разговор, вероятнее всего, не имел бы никакого продолжения, если бы не одно обстоятельство. Через день пришел приказ, по которому огневые силы нашего дивизиона срочно перебрасывались для возможного поддержания боевых действий наших частей на соседний участок фронта, где обстановка внезапно осложнилась. В подобных случаях за старшего в расположении части обычно оставался начштаба дивизиона старший лейтенант Борис Лихачев. Красавец, балагур и сквернослов. Но сейчас он заболел, и своим заместителем в расположении части комдив майор Хлызов назначил меня. Я огневик. И оставаться, хоть и временно, на месте начальника штаба ужасно не хотел. Но характер у командира дивизиона был крут, и возражать ему без особых причин, по общему мнению, не рекомендовалось.

Итак, основная часть дивизиона на рассвете снялась и ушла за добрые сто километров. А у меня впереди было три-четыре дня тихой и прямо-таки лучезарной жизни. И одна из привлекательнейших сторон ее заключалась для меня в том, что после ряда бессонных ночей, во время которых совершались утомительные походы за Перекоп на огневую, появилась заманчивая перспектива выспаться всласть!

Но едва, позавтракав и забравшись на печь, я собрался «припухнуть» два-три блаженных часа, а то и больше, как в хату стремительно ворвался начхим Ульяненко и стал энергично тормошить меня за ногу:

– Слушай, черт тебя побери! Вставай! После войны отоспишься. Да очнись же скорей! Я точно узнал координаты той москвички… Ну, хату, где она сейчас живет… Это же рукой подать отсюда… Ну, шагов двести, не больше!

– Какой москвички? – хмуро отозвался я, садясь и протирая глаза. – Не шуми, ну чего ты петушишься?