Дума о Севастополе (сборник)

– Не переживай, Сеня. Фортуна изменчива. Сегодня она благосклонна ко мне, завтра озарит улыбкой тебя. А что же ты к самогону не прикоснулся? Так сказать, для поправки здоровья.

– Да ну его к черту! – отмахнулся Семен. – От него буряком за версту воняет. Однако постой, что это ты про фортуну мне какие-то байки рассказываешь? Она, что же, тебе слова какие-нибудь там говорила? Или как?

– Какие-нибудь слова?.. – надменно ухмыльнулся я. – Нет, Сеня, тут все гораздо сложнее и больше! Только это пока секрет. Впрочем, о подробностях прочтешь потом в газетах…

Фронтовая весна 1944 года. Моя последняя фронтовая весна… Скромное украинское село Первоконстантиновка. Ее глинобитные мазанки белыми чайками расселись в степи вокруг Сиваша. Одна хатка почти как две капли воды напоминает другую. И все-таки у каждой по каким-то едва уловимым приметам свое, непохожее на других лицо. Ибо никто и никогда домиков этих не путал. Несмотря на это, я в тот вечер все-таки волновался. Отыщет ли докторша указанный ей дом?

В хате нашей, как я уже говорил, кроме офицеров, жили еще три ординарца: Мельников, Романенко и Тимонин. Сейчас двое из них – Мельников и Романенко были тут. Но я нашел для них массу дел. Они, понимающе улыбнувшись, исчезли.

Стрелки часов, которые двигались на фронте намного быстрее, чем в мирные дни, на этот раз ползли медленнее, чем повисшие над крышей облака. Я стою у калитки, боясь пропустить прекрасную докторшу, и, дымя самокруткой, нетерпеливо поглядываю на циферблат. Сквозь облачные разрывы на меня недоверчиво поглядывает круглолицая, как живущая напротив солдатка, желтовато-розовая луна.

– Ну что, ждешь?.. – словно бы позевывая в кулак, лениво вопрошает она. – А она вот возьмет и не явится. Ухажеров-то у нее, слава богу, ведь вон сколько!..

Я отворачиваюсь, закручиваю новую самокрутку и вновь собираюсь взглянуть на часы.

– Здравствуйте! – раздается за моей спиной мелодичный и чуть прерывистый от быстрой ходьбы голос. – Это вы меня ждете? Спасибо. Очень тронута! Но я почти не опоздала. Десять-пятнадцать минут во фронтовых условиях не в счет.

Чувствую, что от смущения я краснею в темноте, словно школьник. Хорошо, что этого не видать. Говорю какие-то веселые слова и стараюсь быть храбрым и независимым, приглашаю мою гостью в дом. Эх, если бы знала черноглазая докторша, что загорелому «бывалому» и «решительному» офицеру едва только минуло двадцать лет и что это его первое в жизни свидание! И он, этот уверенный в себе офицер, отчаянным образом тушуется и судорожно старается придумать, что надо говорить в подобных обстоятельствах.

Причина же этого заключалась в том, что в школьные годы я был книжником, фантазером и озорником. До самозабвения любил театр, занимался художественным словом, писал стихи, крутился на турнике. Какие-то девчонки мне иногда нравились. Но вот влюбиться по-настоящему я так ни разу и не успел. Ну а дальше война… и фронт… И какие уж там свидания!

В хате я усадил красавицу на единственный в доме приличный стул. Принес ей чаю и, усевшись по другую сторону на колченогий табурет, завел разговор о Москве. Господи! А о чем же ином я мог заговорить с ней тогда? Передо мной была землячка, москвичка! Которая, как тут же выяснилось, родилась и прожила всю жизнь на близком сердцу моему Гоголевском бульваре. И училась в Первом медицинском, можно сказать, в трех кварталах от моего дома.

Москвичей в дивизионе нашем почти не было. Ну, может быть, два-три человека на всю часть. И то один из них, солдат и комсорг нашей батареи Витя Семенов, погиб осенью сорок третьего в бою у поселка Карачекрак. А тут вдруг за тысячи километров от родного дома прекрасная докторша, да еще из Москвы, и что самое главное – из одного с тобой района!

Я не могу сейчас дословно пересказать наш разговор. Он был эмоциональным, сумбурным и наполовину, наверно, состоял из жестикуляций и междометий. Я шутил, задавал ей какие-то вопросы, рассказывал о маме, о школе, о друзьях. Вспоминал любимые фильмы, спектакли – и говорил, говорил о Москве! И я был радостно убежден, что для нее, как и для меня, только одни названия улиц и переулков: Арбат, Сивцев Вражек, Кропоткинская, Гоголевский бульвар, Метростроевская, улица Веснина – звучат как самая дорогая симфония.

Я ходил по комнате, подкрепляя слова горячим взмахом руки, подливал ей чаю, угощал бутербродами с маслом и американской консервированной колбасой из офицерского доппайка, улыбался ее шуткам и снова говорил, говорил… И хотя, как уже было сказано, повторить нашей беседы я бы дословно уже не мог, но одно обстоятельство помню великолепно: за весь вечер не только не сделал ни единой попытки поцеловать прекрасную докторшу, но даже не посмел прикоснуться к ее руке. Да мне это и в голову не приходило. О, храбрая, чистая и наивная моя молодость! Во-первых, любой смелый жест мог мою гостью обидеть, а во-вторых (а это самое главное), сегодня ведь только первая встреча, а дальше будут еще и еще…