Дума о Севастополе

Вечерами мы прогуливались с ним по Украинскому бульвару от Кутузовского проспекта до набережной Шевченко и говорили, говорили, говорили… Конечно, в годы войны между нами была дистанция огромного размера: командующий артиллерией, генерал — и я, просто-напросто скромный лейтенант. И это естественно. И все-таки, если в условиях фронтовой железной субординации Иван Семенович, несмотря на свою строгость, а порой даже и суровость, умел быть и чутким и отзывчивым человеком, то теперь, в условиях самых мирных, благородство, деликатность и красота его души открывались с каждым днем все новыми и новыми гранями. Вот бывает так, хоть и редко, что отыщут друг друга в этом огромном мире две очень похожих и близких души, горячо потянутся друг к другу, и дружбу их, словно редкостный в мире сплав, ни огнем, ни стужей, ни даже временем ни разрушить, ни разбить невозможно.

Прожил Иван Семенович богатую и яркую жизнь. И рассказчиком, надо сказать, был превосходным… Мы неторопливо шагаем с ним по Украинскому бульвару. На одном его конце гул Кутузовского проспекта, на другом — веселая музыка и гудки речных пароходиков и трамваев, а посредине тихий, немолчный и ласковый говорок красавиц рябин, березок и кленов.

Я люблю слушать Ивана Семеновича и, беседуя с ним, всегда стараюсь вывести его на какой-нибудь особенно живой и интересный разговор. И он охотно идет мне навстречу, рассказывает, делится, вспоминает…

С особым волнением ведет он рассказ о подольских курсантах, моих сверстниках, совсем еще юных артиллеристах. Осенью сорок первого, когда танковая армада Гудериана, обойдя Тулу, вырвалась на шоссе, ведущее прямо к Москве, обстановка здесь сложилась для нас критическая. Нужно было перекрыть шоссе и удержать врага хотя бы на двое суток. Удержать любой ценой до подхода основных сил. И миссия эта выпала на долю молодых мальчишек, курсантов Подольского артиллерийского училища, начальником которого, в звании полковника, состоял Иван Семенович Стрельбицкий.

Безусые молодые мальчишки — их подняли по тревоге, построили на плацу и коротко объяснили задачу. А задача была почти непосильной для совсем еще не обстрелянных юных бойцов. И тому, кто неуверен и слаб, разрешили остаться. Но строй не покинул никто. И я отлично представляю, как трудно приходилось ему, начальнику училища, очень ясно сознающему весь трагизм положения, отдавать эту команду: «На плечо и шагом марш!» Слишком неравными выглядели силы в предстоящем бою. С одной стороны, могучий моторизованный кулак, танковые асы, за спиной у которых покоренная Европа, с другой — необстрелянные курсанты, вчерашние школьники, с винтовками и гранатами в руках. Да, они вскинули оружие на плечо и шагнули навстречу врагу в синюю ночь, в жаркий огонь, в свое бессмертие. Почти никто из них не вернулся назад, не увидел вновь материнских глаз, не коснулся губ девушки. Впрочем, такими молодыми были эти ребята, что и девушками-то большинство из них не успели обзавестись.

В печати, по радио, на лекциях мы часто слышим и всуе повторяем самые внушительные числа погибших, раненых и без вести пропавших солдат. От частого повторения числа эти в какой-то степени потускнели и просто примелькались в нашем сознании. А ведь за каждой, буквально за каждой единичкой этих колоссальных чисел живой человек со своей судьбой, надеждами и мечтами. У него билось в груди упругое молодое сердце. Его ждали в семье, и он кого-то любил, в кого-то верил и о ком-то скучал.

Вот и эти подольские курсанты, почти мальчики, в течение нескольких дней ставшие бесстрашными мужчинами ради счастья Родины, закрыли собой Москву и стали легендой, невыплаканными слезами матерей, весенними цветами в подмосковных полях, сухими колонками статистических цифр. Он любил этих мальчишек, написал о них проникновенную книгу, был главным вдохновителем сооружения мемориала в их честь и сделал еще очень много хорошего для того, чтобы память о них не померкла вовек.

Зимними пушистыми вечерами прогуливались мы с ним по хрустящему снежку, и Иван Семенович делился со мной своими думами, планами и рассказывал, рассказывал, рассказывал…

Вернувшись в начале 50-х годов из командировки в одно из восточных государств, где он находился не то в качестве советника, не то военного наблюдателя, Стрельбицкий был принят в Кремле Сталиным. Докладывая о грандиозных событиях, происходивших в этой стране, Иван Семенович чистосердечно рассказал о своих сомнениях по поводу одного известного политического деятеля, некоторые поступки которого находились зачастую в непонятном противоречии с теми высокими словами, которые произносил он по адресу нашей страны.

Помню, как, рассказывая мне все это, Иван Семенович вдруг остановился и воскликнул: