Думать не будем пока ни о чем

— Ну, давай все же будем честны. — Собственный голос звучит глухо и неприятно скрипит. — На Бабу Ягу ты не тянешь. Маленькая еще.

Ее руки лежат поверх одеяла.

Как-то очень бережно перебирает пальцами лепестки орхидеи. Наверное, одной из тех, что были у нее в волосах.

— Ты все знаешь, да? — На меня не смотрит, только как будто вздыхает и задерживает дыхание с приподнятыми плечами.

— Твоя мама рассказала.

Несколько раз качает головой и выдыхает.

Тихо, почти беззвучно.

Но это как серпом по яйцам. 

Глава пятьдесят девятая: Йен

Akira Yamaoka — Please Love Me ... Once More

Мне так страшно поднять взгляд.

Так сильно страшно, как не было уже очень-очень давно.

Потому что пока я не смотрю на него — остается иллюзия волшебства. Остается маленькая надежда с оборванными крыльями, что все будет хорошо, что счастье, на которое я после этого ужасного вранья просто не заслуживаю, все-таки случится.

Бывает же в фильмах, что героиня прикидывается кем-то другим, герой сначала просто увивается за ней, потом влюбляется в ее душу, а потом, когда вскрывается правда, они расходятся, чтобы на следующий день понять, что любят друг друга не за имена и статусы.

— Как ты? — слышу его голос и с огромным трудом подавляю желание закрыть уши.

Это жалость.

Я научилась чувствовать ее даже по миллиграммам. Как парфюмер — слышу фальшивую ноту, портящую весь «букет».

— Хуже, чем утром, но лучше, чем несколько часов назад.

Хорошо, что мама забрала из палаты и испорченное платье, и туфли.

Хотела и орхидею забрать, но ее я оставила для себя.

Лежала и представляла, каким был бы вечер: как Антон срезал бы все пуговицы, потому что ему явно не хватило бы терпения расстегнуть их всех. Как платье упало бы на пол. Как я осталась бы в белых полупрозрачных кружевах, чулках, Джимми Чу и с цветами в волосах. А потом только в чулках, туфлях и цветах.

Перед глазами красные брызги прошлого.

Прикусываю губу, чтобы не закричать от боли, которая сдавливает колени, проходит спазмом вверх по бедрам до живота.

— Ты был таким… настоящим в моей ненастоящей жизни, — нахожу в себе силы начать исповедь. — Я… забылась.

Признаваться уже поздно.

Каяться — бессмысленно.

Просить прощения — смешно.

Есть только правда, которую я должна рассказать. Для нас обоих. Мне тоже нужно послушать историю маленькой балерины, которую сквозняком унесло в камин. Как говорил мой психолог: записывай все, что чувствуешь, а потом перечитывай, чтобы услышать и понять себя. А я, стоило взять ручку и блокнот, сразу начинала писать книги.

Сбегала от реальности в миры, где на помощь девушке в беде всегда приходит рыцарь без страха и упрека, где зло немного гротескное и корявое, но не очень страшное и слабое.

Последние девять лет жила, глядя на мир через кривые зеркала моих фантазий.

И в итоге… сама стала злой ведьмой, заманившей в сети единственного, возможно, человека, которому была хоть чуть-чуть небезразлична.

— Ты не был человеком из окружения. Ты видел меня впервые, ничего обо мне не знал, не общался с людьми, которые могли бы сочувствующе кивать и намекать: «Ну ты же в курсе, да, что она с приветом?» Ты был таким настоящим и обыкновенным. И немножко необыкновенным, потому что без костюма, галстука и модных туфель. А еще с коктейлем из безалкогольного шампанского и мартини. Я в жизни столько не пила, как тогда с тобой. Всегда боялась расслабиться. Боялась, что как только поверю, сниму палец с курка — все повторится.

Я чувствую, как начинают стучать зубы.

Нужно сделать паузу, дать себе передышку и на натягивать нервы как струны, потому что если лопнет — я снова потеряюсь в прошлом. Может быть навсегда на этот раз, хоть мой врач уверена, что на самом деле все не так страшно.

Но нужно закончить сейчас. Пока я накачана успокоительными и эмоции валяются в нокауте. Если они снова выберутся на передовую, это снова буду не я.

— Пять лет назад мне написал один парень. Просто написал сообщение, адресованное не мне, а когда я ответила, что ошибся номером, извинился. И пошутил. Я пошутила в ответ. Он снова что-то написал, я снова ответила. Мы переписывались пару дней даже не зная имен друг друга. Это было… так необычно. Кто-то просто спрашивал, как у меня дела, присылал забавные картинки. Кто-то, кто не разговаривал со мной, чтобы в итоге спросить: «Ну ты как — уже получше, уже не орешь во сне, с окон уже сняли заглушки?»

— Малыш, если не хочешь… — пытается остановить Антон.

— Я очень не хочу, — горько усмехаюсь в ответ. — Ты не представляешь, как сильно не хочу снова ковырять все это… Но иначе…

«Иначе ты не сможешь меня простить».

Он и так не простит. Это очевидно. Можно уже не бороться, бросать знамена и командовать собственным расстрелом.

Но я все равно попытаюсь.