Дунаевский — красный Моцарт

… Кто будет править страной после смерти Сталина? Что будет дальше? Эти вопросы постоянно муссируются на кухне на Можайском шоссе. Дунаевский спрашивает у сына, у жены. Никто не может дать ответа. Дунаевский отмечает, что лица у людей не радостные, скорее хмурые. И вдруг новое известие, не менее трагическое. Оно застаёт Дунаевского в городе его детства — Харькове. Умер его друг — один из лучших комических актёров Владимир Хенкин, легенда советской сатиры. О смерти сообщил Менделевич — Саша Мендель, как называли его в дружеском кругу, один из немногих настоящих друзей Дунаевского, конферансье, артист эстрады, который сам скончается через три года. Дунаевский как будто сам закрывал крышку фоба. Он оставался всё более одиноким. Вокруг всё меньше дорогих людей. Нельзя сказать, что Исаак Осипович имел очень много друзей. Нет, он был одиночка по складу характера. Его всегда окружали больше приятели, чем друзья. По-настоящему другом был только сын Геня.

Апрель пролетел незаметно. Новая метла мела по-новому. Это Исаак Осипович чувствовал на себе. Во-первых, позвонил Пырьев и, как всегда перемежая речь солдатскими прибаутками и забористой бранью, рассказал о том, что Ивана Грозного, его Ивана Грозного, с производства сняли и приказали выпустить в прокат незаконченную вторую серию Эйзенштейна. Во-вторых, работа над оперой отодвигалась на лето из-за всегдашней текучки, отнимавшей силы и энергию. То, чего Дунаевский боялся больше всего, произошло. Он неожиданно пишет: "Песни мои надоели мне до чёрта! Но, вероятно, придётся ещё много их писать".

Два года прошли в творческом застое. Кое-как сочинялась оперетта "Белая акация", которой суждено было стать последним сочинением композитора. Донимали болезни. Он ещё надеялся взбодрить себя внезапной влюблённостью, но любить было некого. Сердце остыло.

9 июня 1955 года случилась настоящая катастрофа. Уже примерно два года у него болели ноги, на что он, конечно, не обращал внимания. Утром Исаак Осипович не смог встать с постели: правая нога не пожелала его слушаться. Он подумал, что это паралич. Через два дня собрался консилиум профессоров — хирургов и невропатологов. Они поставили диагноз: эндартериит спазматического характера — разрушение внутренних стенок артерий. Его предупредили о самом худшем — о возможной гангрене. Через несколько дней Исаак Осипович радостно говорил: "В моём возрасте ампутация исключена. Оказывается, с этой болезнью режут ноги молодым. У меня положение не столь мрачно, так как не обнаружено никаких тромбов".

Приказали немедленно бросить курить. "Самое страшное даже не то, что после 42 лет курения я должен бросить всё, а то, что я привык думать и сочинять с неизменной сигаретой".

Июль ознаменовался гастрольной поездкой в Ригу. Собственно, гастролями это можно было назвать условно. Конечно, композитор музицировал, дирижировал оркестром, но всё больше отдыхал. Ездить на юг врачи запретили. Рижское взморье пошло ему на пользу. В Риге он повстречался со своей давней любовью — Лидочкой Смирновой. Это прибавило ему молодцеватости. На поезд садился почти прежний красавец, герой, покоритель женских сердец. И вдруг в поезде ему неожиданно стало плохо. Он винил духоту, гарь, пыль… Почти весь день 22 июля из купе никуда не выходил. У Дунаевского странным образом не оказалось валидола. Слава богу, лекарство удалось достать в соседнем купе. Исаак Осипович принял его, и ему стало лучше. На все предложения обратиться к врачу отвечал: "Что я, больной, что ли?" Композитор ещё не во всё верил и ни к чему не хотел прислушиваться. Он ехал в Москву.

Старший сын Евгений, которого старые друзья Дунаевского, готовя том избранных писем композитора, почему-то окрестили Генрихом, уехал в начале июня на летнюю практику за полярный круг. Он заканчивал Художественный институт имени Сурикова. В качестве преддипломной практики получил экзотическое задание: вдвоём с приятелем они должны были на теплоходе пройти по Северному Ледовитому океану и отобразить жизнь и быт моряков в своих картинах. Родители провожали его вместе, как в старые добрые времена. Планировали, чем займутся, когда Евгений вернётся из снежного царства, шутили, смеялись. На прощание расцеловались. Плавание предстояло трудное и долгое. Связь с Большой землёй обещали очень плохую. Женьке такая романтика была только по нраву.

… Войдя в купе, Исаак Осипович сел, закрыв глаза, и по бледной щеке медленно сползла к подбородку скупая мужская слеза. Его попутчики — знакомые актёры — деликатно вышли в коридор. К ночи Исааку Осиповичу стало плохо. Он побледнел и откинулся к спинке дивана. Один из актёров бросился за водой.