Дунаевский — красный Моцарт

В книге повествуется о жизни, работе, увлечениях и любви композитора Дунаевского. Я очень хорошо помню отца, начиная с четырёх лет. Более обаятельного, милого, отзывчивого человека в быту я не встречал. Меня он обожал, баловал. Когда возвращался вечером домой, не было случая, чтобы не приносил того, чему не радовалась бы моя детская душа. Почему-то запомнился эпизод, когда мне не было и пяти лет и мы снимали две комнаты в Ленинграде на Бородинской улице, дом 4. Отец принёс пачку печенья, на котором было изображено сердце таким, каким его обычно рисуют. Я спросил, что изображено. Он посмотрел на меня внимательно и серьёзно стал объяснять, что этот предмет есть у каждого человека, он находится в груди и называется сердцем. "Слышишь, как оно стучит? Без него жить нельзя! И оно всё время работает, не отдыхая ни на миг! Стучит беспрерывно всю жизнь! И позволяет двигаться, работать, сочинять музыку и любить тебя, твою маму и всех близких". Тогда я осторожно поинтересовался: "Ну а если оно остановится?" Он вздохнул, опять серьёзно посмотрел на меня и ответил: "Тогда этот человек умрёт. Он не сможет дышать, двигаться, любить и сочинять музыку, и постепенно его забудут!" Вот этого я никак не мог понять и ещё долго приставал со своими вопросами. Прошло столько лет, прошла почти вся моя жизнь. Сорок три года назад умер отец — у него остановилось сердце, девятнадцать лет тому назад умерла от остановки сердца мама, а я всё вспоминаю эту символическую сценку далёкого детства над коробкой печенья.

Появилась, наконец, возможность высветить те безрадостные годы в жизни отца, которые мало кому известны, — 1942—1944 и 1951—1952 годы. Во время поездки ансамбля песни и пляски Центрального дома железнодорожников по городам и весям страны (когда он серьёзно увлёкся молодой, красивой женщиной — солисткой ансамбля 3. И. Пашковой) отец руководил художественной частью большого коллектива. Он много дирижировал в концертах, как правило, первым отделением, где в основном исполнялась его авторская музыка. Много времени уделял обработке песен и плясок народов мира, которые входили в репертуар второго отделения концертов. Вторым отделением дирижировали его старый знакомый по Ленинграду С. Г. Герчиков или Кангер. В поездке он, естественно, отошёл от работы в секретариате Союза композиторов, не был переизбран. Кипучая, творческая энергия композитора, бившая через край в предвоенные годы, сменилась некоторым спадом, "творческим тормозом", как пишет сам Дунаевский в одном из писем. Начались материальные трудности.

Все военные годы мы с мамой жили в эвакуации — сначала в глубокой сибирской деревеньке Успенке на берегу Оби, а позднее в Новосибирске. Отец постоянно, через знакомых или посыльных, присылал нам весточки о себе, иногда деньги и посылки. Практически из каждого пункта, где останавливался поезд с ансамблем, приходило письмо от него, в котором он беспокоился о нас, просил чаще писать ему, делился своими впечатлениями о событиях на фронте. Мама очень нервничала, боялась остаться навсегда в эвакуации. Письма её были тревожными и драматичными, папины — успокаивающими и вселяющими надежду и бодрость.

Помню, ещё в Новосибирске, когда наш поезд стоял на запасных путях и мы жили в теплушках, пришёл большой и шумный человек — знаменитый Соллертинский, передавший что-то от папы. А когда ансамбль проезжал через Новосибирск, мы, наконец, встретились с отцом, и я увидел, как он сдал внешне: осунулся, постарел, жаловался маме на плохое самочувствие. Он много курил, не вынимал папиросы изо рта. Я его не представляю без папиросы. У меня сохранилась пепельница с бронзовой головкой негра, держащего в зубах папироску, которая всегда стояла на письменном столе отца и которая до удивления походила на него.

Этот период дал возможность недругам отца обвинить его в трусости, в моральном и творческом застое. У меня сохранилось письмо отца к А. Хачатуряну, в котором он объясняет сложившуюся ситуацию. Но не надо забывать, что Дунаевский писал в этот период и хорошую музыку. Как много эпизодов войны, на которые творчески откликнулся композитор! Кантата "Ленинград, мы с тобой" (слова С. Липкина), "За Родину — вперёд!" (слова В. И. Лебедева-Кумача), "Море", "Мы придём" (1942, слова Мартынова), "Песня 9-й Гвардейской" (1942), "Гвардейский привал" (1942), "Песня 62-й Армии" (1943), "Слава Армии народной" (1944) и т. д. Я только выборочно назвал некоторые песни. А ещё были "Песня о Москве" (1942), ставшая гимном столицы, много лирических песен, таких, как "Снова поёт соловей" (1945), "Сторонка родная" (1945), "Ехал я из Берлина" (1945), "Не тревожь ты себя, не тревожь" (1943), "Вагоны-вагоны" (1943) и т. д. Можно ли говорить о творческом бессилии?