Дурилка. Записки зятя главраввина

Для облегчения восприятия обратимся к аналогии. Представители любой секты, Ордена, братства или преступной группировки друг друга распознают легко — по характерным особенностям речи и интонации, непроизвольным ужимкам и движениям. Эти знаки пытаться усвоить намеренно бесполезно — повторить до тонкости не получится. А по механизмам формирования стаи люди со сходным бессознательным перенимают их влёт. Свой сам себе удостоверение.

Народов это касается в той же степени. Еврея не спутать — принадлежность к этому замкнутому «ордену» для имеющего глаза прописана на каждом из них аршинными буквами.

По поведению Сталина видно, что номинальный его отец Виссарион, действительно, как о том свидетельствуют доступные источники, женщинами не интересовался, в том числе и женой. Что же касается Гитлера, то женская ветвь его рода хотя, осенив себя крёстным знамением, и трахалась со всеми подряд, всё— таки партнёров различала. С особенным чувством, обеспечивающим беременность, мама Гитлера трахалась отнюдь не с евреями. Мать Гитлера была патриоткой — как и её сын.

Всё это очевидно даже с уровня «психологической достоверности».

А в теории стаи есть и другие способы познания — но это для читателей «Катарсиса».

Так что и Сталин, и Гитлер евреями не были, а были «внешниками», евреи же, которых Гитлер со Сталиным, защищаясь, уничтожили — привычными нам «иудовнутренниками».

Ну-ка, о чём проговорился на балконе отпрыск главраввината?

Добавлю: если ощущение

не освоено, то знание о простых соображениях малополезно…

Глава двадцать шестая из второго тома «Катарсиса» — «Теория стаи» (в первом издании «Россия:подноготная любви»)

НОВАЯ КОНЦЕПЦИЯ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Книга о Великой Отечественной войне — так, чтобы это была бы по-настоящему Книга — еще не написана.

Так полагают многие даже из тех русскоязычных писателей, которые во времена империи, рядящейся в коммунистические одежды, получали содержание за попытки такую книгу написать. Да, в библиотеках единиц хранения в отделе «Великая Отечественная» много, но Книги среди них нет — и это чувствуется.

О нашествии на Россию предыдущего сверхвождя и Отечественной против него войне книга есть — это «Война и мир» неугодника Толстого. Той Отечественной повезло — она не только осталась в подсознании прадедов-рекрутов, и опыт ее наследуется их благодарными потомками, но и предстает перед нами книгой, помогающей нам возрастать и на понятийно-логическом уровне. (Кстати, в наитруднейший период Великой Отечественной, как вспоминают многие и многие, именно «Война и мир» была самой читаемой книгой и в тылу, и на фронте, и в госпиталях, то есть именно эта из тысяч и тысяч книг была существенным фактором, способствовавшим победе над захватчиками, —

знай это Лев Николаевич, он бы, верно, прослезился от счастья.)

У Льва Николаевича материалов для работы было намного больше, чем у нас: неугодники в то время были явно видны, их выцедила в рекруты ненависть старост и помещиков, — именно они были очевидные победители, хотя во всей Европе, в особенности в Англии, «почемуто» прославляли казаков (казаки из отряда Неверовского с поля боя бежали, зато споро добивали и без того бегущего противника и добитых обирали — так что, действительно, главные душегубы 1812 года — казаки); а в 41-м неугодники были не просто растворены в массе войск, но, напротив, из армии выцежены. Кроме того, Лев Николаевич жил в сословном обществе; среди участников сопротивления Наполеону было достаточно много неугодников, материально от правящей немецкой иерархии независимых, — они могли говорить что думали (скажем, на охоте) и описывать то, что видели, пусть это и не совпадало с официозной «внешнической» точкой зрения; а со временем даже публиковать мемуары за собственный счет. Писать в том числе и о предателях-священниках, и о Чичагове с Ростопчиным, о партизанах и о предательском поведении купцов. Не сразу, но такие воспоминания были все-таки опубликованы даже в коммерческих изданиях.