Дурная кровь

Ресторан тоже был оформлен в традициях постоялого двора. Проигрывая в масштабах и разнообразии кухни, он зато выигрывал в качестве. Выбрав одно из двух возможных блюд — запеченное говяжье филе и бутылку вина бордо неизвестной марки “Шато Жермен”, шведы уселись за столик у окна. Так они хотя бы косвенно могли приобщиться к вечерней жизни Манхэттена. Маленький ресторан, где они поначалу были единственными гостями, понемногу стал наполняться. Вскоре все двенадцать столиков были заняты.

У Пауля Йельма возникло ощущение дежавю. В прошлый раз их совместный поход в ресторан в чужом городе, начавшийся как тихий ужин вдвоем, имел неожиданные последствия. Пауль заерзал на стуле, пытаясь думать о жене и детях, о своем с таким трудом обретенном семейном счастье. Но вместо этого думал о том, как соблазнительна сидящая напротив женщина, как настойчиво она приходит к нему во сне, сохраняя наяву свою тайну. Черстин сделала легкий макияж и переоделась в маленькое черное платье с открытой спиной и тонкими бретелями крест-накрест. Она была такой тонкой и хрупкой. Ее лицо в обрамлении черных, стриженных под пажа волос казалось совсем маленьким. Прическа слегка растрепалась, или это было сделано специально? Не удержавшись, Йельм спросил:

— Помнишь, как мы сидели с тобой в прошлый раз?

Она кивнула и улыбнулась так, что у него замерло сердце.

— В Мальмё, — сказала она.

Ее глуховатый голос, гётеборгский выговор… Йельм вспомнил, как она пела дуэтом с Нюбергом. Песни Шуберта. Стихи Гёте. Он одновременно стремился к ней и хотел бежать от нее. Мысли путались, он не знал, что сказать, и все-таки решился:

— Это было полтора года назад.

— Почти, — поправила она.

— Ты помнишь?

— Почему я должна забыть?

— Ну…

Последняя слабая попытка удержаться в рамках приличий. Вместо ответа — вопрос:

— Что произошло?

Пусть понимает, как хочет.

Она немного помолчала.

— Мне нужно было изменить свою жизнь, — наконец ответила она.

— В чем?

— Найти себя вне работы. Я чуть не уволилась.

— Я этого не знал.

— Никто не знал, кроме меня самой.

Даже тот, другой? Йельм был рад, что сдержался и не спросил этого.

— И тот, другой тоже не знал, — сказала она.

Йельм молчал. Он не имел права расспрашивать.

Она сама выбирает, какой жизнью хочет жить. Или какой должна жить.

— После тебя и твоих бесконечных метаний я решила пожить одна. Мне нужно было время, чтобы разобраться в себе. Но тут я встретила его, совершенно случайно. Он оказался настойчивым, стал звонить на работу, и все узнали, что у меня новый муж. Но никто не знал, что ему шестьдесят лет и что он священник.

Йельм не мог произнести ни слова. А Черстин, помолчав немного, продолжила, глядя в тарелку и ковыряя вилкой недоеденное филе.

— Трудно поверить, что шестидесятилетний священник способен на страсть, однако это так. Причем наши отношения были именно такими, в которых я нуждалась.

Она повернулась к окну, выходящему на Западную 25-ую улицу, и продолжила тем же бесцветным невыразительным голосом:

— Он вдовствовал уже двадцать лет. Был настоятелем той церкви, где я пела в хоре. Услышав, как я пою, он заплакал, подошел и поцеловал мне руку. Я почувствовала себя школьницей, которую неожиданно похвалили. Я стала ему дочерью и матерью одновременно. И постепенно начала возрождаться как женщина.

Черстин упорно смотрела мимо Йельма.

— У этого человека был огромный нерастраченный потенциал, и я, насколько могла, помогала ему себя реализовать. Ему была присуща тихая и прекрасная жизненная мудрость, не знаю, сможешь ли ты это понять, он умел радоваться каждому дню, как подарку. И научил этому меня.

— Что же случилось?

Она наконец повернулась к нему, на короткое мгновение их глаза встретились. Ее взгляд слегка затуманился, но был удивительно светлым.

— Он умер, — сказала Черстин и отвернулась.

Йельм взял ее за руку. Рука была вялой и неподвижной. Не глядя друг на друга, они сидели и смотрели на улицу. Время словно остановилось.

— Он был смертельно болен, когда мы познакомились, — тихо продолжила Черстин. — Я только потом это поняла. Но он был полон жизни. И хотел поделиться с кем-то этим чувством. Это был его прощальный дар живущим. Надеюсь, я тоже смогла дать ему что-то взамен. Хотя бы немного любви.

Йельм уже давно перестал думать о том, правильно ли он себя ведет. Он просто слушал. Ему было очень хорошо.

— Все случилось быстро. Ему предлагали пройти третий курс химиотерапии. Но он отказался. Решил напоследок порадоваться жизни, вместо того чтобы тратить силы на борьбу. Я неделю ухаживала за ним после работы, ночами. Это было весной. Он таял на глазах. Но почти все время улыбался. Удивительно! Не знаю, что больше радовало его: то, что он мог отдавать, или то, что принимал. Может, и то, и другое, взаимный обмен. Казалось, он постиг все тайны жизни, и Великая тайна его уже больше не пугала.

Черстин опять, бросила короткий взгляд в сторону Йельма — проверить, как он реагирует. Он внимательно слушал. Она снова отвела глаза в сторону.