Дурная кровь

И когда поздно вечером пришли и сказали, что свекор приехал, и они с теткой пошли в их дом, она и тут не испытала никакого волнения. Она так устала после вчерашней ночи и сегодняшнего дня, так отупела, что ко всему была совершенно равнодушна. Ничто ее не волновало. Она спокойно вошла в дом, ее не тронули ни ряды освещенных окон, через которые потоки света лились на веранду и лестницу; ни объятия и поцелуи женщин внизу на кухне. И даже когда уже глубокой ночью пришла пора идти наверх целовать руку свекру и принимать от него подарок, она и туда отправилась совершенно спокойно. Так же спокойно, холодными губами поцеловала руку свекру, затем отошла в сторонку и стала ясным, сосредоточенным взглядом разглядывать своего нового «папеньку».

Он восседал на сложенной вдвое подушке, расставив ноги, опершись руками о колени; справа сидел эфенди Мита; перед ними стоял низенький стол, уставленный закусками и лакомствами (ужин должны были подать позднее). Марко был в грубых сапогах с крепкими шпорами развилкой; над сапогами ясно и четко выделялись его круглые колени в суконных штанах. Пальцы у него были толстые и короткие, с морщинистой, но чистой белой кожей. На одной руке сверкал крупный золотой перстень. Ворот у минтана и безрукавок он, видимо, никогда не застегивал: мешали торчавшие на груди волосы. Лицо у него было еще свежее, только у глаз и рта залегли морщинки. Рот был не столько большой, сколько полный и мясистый, борода овальная, бритая шея короткая и толстая. От всей его фигуры веяло какой-то дикой силой.

Если в первый свой приход он выглядел смущенным и вел себя сдержанно, то теперь чувствовал себя совершенно свободно. Это было видно по тому, с каким удобством он расположился на подушке, раскорячив ноги и непринужденно положив руки с расставленными пальцами на колени. Он словно давно готовился к этому дню и теперь, добравшись наконец до Софки, до ее матери, до эфенди Миты, до всей этой роскоши и красоты, так и сиял от счастья.

Софку особенно растрогало то, что, прежде чем отпустить ее, как полагалось по обычаю, и договориться обо всем без нее, когда она снова поцеловала его руку и направилась к двери, Марко встал и подошел к ней. Сапоги его с таким скрипом давили на пол, словно он вот-вот провалится. И, вопреки обычаю, — то, что она пришла наверх и поцеловала ему руку, уже означало согласие, — он, ко всеобщему удивлению, сказал:

— Софка, ты знаешь, о чем идет речь. Знаешь, что тебя ожидает. Но я, отец твой, коли будет на то воля судьбы, прошу тебя об одном. Бог не простит, если ты согласишься, не подумав как следует; бог не простит, если ты согласишься войти в дом мой против воли… Правда, нет у меня сейчас еще дома, достойного тебя, но будет…

Софка почувствовала, как голос его проникает ей в самое сердце. Но она и здесь собралась с силами, не дрогнула, не сделала того, что сделала бы всякая другая на ее месте: не покраснела, не убежала, бессвязно бормоча что-то и предоставив родителям отвечать вместо нее. Она посмотрела на него из-под своих тонких бровей открытым взглядом и, к удивлению отца, который все еще не мог прийти в себя и успокоиться, горячо воскликнула:

— Я согласна!

Марко только это и надо было. Подойдя к ней, он поцеловал ее в лоб, ощутив аромат ее волос. Она еще раз припала к его руке.

— Благослови тебя бог!

Марко, несмотря на все свое самообладание, стал взволнованно и судорожно рыться за пазухой и в глубоких карманах безрукавки. Хоть у него и было опасение, что из этой затеи ничего не выйдет, он все-таки на случай удачи приготовил особый подарок. Наконец он нашел его и вытащил нитку золотых, каждый по пять дукатов. Он сам надел на Софку это ожерелье, столь густое и длинное, что вся грудь ее засверкала золотом. Даже Софка, привыкшая ко всякому блеску, обмерла. Она снова поцеловала Марко руку.

— Спасибо, папенька!

И пошла вниз. Она слышала, как у отца, и у матери, и у всех прочих вырвался вздох облегчения.

— Дай бог ей счастья!

Все принялись целоваться. Особенно эфенди Мита крепко и сильно обнимал своего нового родственника Марко. Он не мог выговорить ни слова. Ему все еще до конца не верилось. Ведь сколько раз втайне он дрожал при мысли, что из всего этого ничего не выйдет, что Софка, такая, как она есть, наверняка не согласится, случай будет упущен, он не получит денег, — да еще каких! — которые, как известно, водились только у газды Марко. И дело приняло бы совсем другой оборот… долги, продажа дома… А вот теперь, слава богу, свершилось! Какова же была его радость, когда Марко, распахнув минтан, вытащил второй кошель и, локтем столкнув со стола тарелки, стаканы и подносы, не считая, начал сыпать золото.

— Это на свадьбу! Пусть Софка устраивает как хочет. Ничего не жалеть!

Из кошелька продолжали сыпаться золотые монеты: старые и новые дукаты, заплесневевшие от долгого лежания в сыром месте. Когда на столе образовалась целая груда золота, эфенди Мита закричал голосом вернувшегося к жизни человека:

— Магда!

Магда, по-видимому давно ожидавшая его зова, тут же появилась в дверях.