Дурная кровь

– Я не уверена, но перед нами возможность, которую надо расследовать. Эти двое полные копии друг друга. Они, по-видимому, продолжили жить двойной жизнью, в Швеции и в Испании, выдавая себя за одного и того же человека. Пока их никто не видит вместе, они в безопасности.

Комиссар Элорза кивнул и улыбнулся.

– Сегодня один брат сидит за решеткой в Швеции, обвиняемый в убийстве. И какой из них? И где находится другой, как ты думаешь?

– Я не знаю, кто из братьев кто, – сказала она. – Да в принципе это не важно. Если я права, оба наверняка виновны. Оставшийся на свободе должен был держаться в тени более года, следовательно, у них есть доступ к какому-то жилью или местам проживания, которые официально не числятся за ними.

– Здесь, или в Швеции, или, пожалуй, где-то в другом месте на планете?

Нина глубоко вдохнула.

– Последний вопрос, – сказала она. – У вас есть возможность узнать адрес их дома в Марбелье?

Комиссар Элорза улыбнулся.

Андерс Шюман чувствовал во рту горький привкус разочарования, и дело было не только в изжоге после обильного обеда с остальными членами правления. Он намекнул председателю, что у него на подходе сенсация, якобы пересмотр приговора в Верховном суде дело решенное, и что свет у горизонта может означать еще и рассвет, а не только закат. Однако короткое сообщение от Бенгтзон, отправленное ею после встречи в бункере: «Никакого интервью сегодня, Холмеруд бунтует, детали вечером», заставило его сделать абсолютно неверные выводы. Он рассчитывал, что интервью с Холмерудом состоится на следующий день или, по крайней мере, в ближайшее время, какие-то вопросы ведь требовалось утрясти на уровне издателя, но такого результата он не предполагал.

Альберт Веннергрен положил распечатку докладной записки Бенгтзон на письменный стол.

– Ну и ну, – сказал он.

Андерс Шюман постарался не обращать внимания на его сарказм.

– Ты явно удивлен.

Председатель правления сел прямо и улыбнулся.

– Удивлен в положительном смысле. Сначала вы добились его осуждения как серийного убийцы, а сейчас собираетесь помочь ему выбраться на свободу. Это я называю агрессивной журналистикой.

Шюман посмотрел на сидевшего напротив него в высокомерной позе самодовольного представителя высшего общества, его часы, одежду, кожаные ботинки ручной работы. Именно агрессивная журналистика платила за этот стиль жизни, его очаровательные атрибуты, а он сидел и насмехался над их работой.

– Сейчас нам надо прозондировать почву и посмотреть, какой интерес проявят другие средства массовой информации, – сказал Шюман. – Нам необходимо заключить с ними альянс и синхронизировать наши публикации, и здесь могут возникнуть сложности.

Альберт Веннергрен кивнул задумчиво.

– Мне интересно, как долго другие будут возиться со своими бумажными версиями? Воистину в увлекательное время мы живем.

У Андерса Шюмана не нашлось ответа на его вопрос, и он предпочел промолчать.

– Я хотел бы переговорить с репортером. Мне любопытно, что именно Холмеруд сказал. Дословно.

Шюман окинул взглядом редакцию. Анника Бенгтзон не спеша упаковывала свой компьютер. Рядом с ее и Берит Хамрин письменным столом стояла прислоненная к стене картина с изображением нарисованного в ярких тонах старика. Ему стало интересно, что она там делала.

– Тогда тебе надо поторопиться, – сказал Шюман. – Она собирается пойти домой.

Председатель правления встал, открыл стеклянную дверь и поспешил к Аннике. Он сказал ей что-то заставившее журналистку удивленно на него посмотреть, и они вместе направились к закутку Шюмана.

– Он заявил именно то, что написано в моей докладной, – сообщила Анника, когда вошла в комнату, а Веннергрен закрыл за ними дверь. – Он устал сидеть за решеткой и жаждет стать центром внимания снова. Убийцам женщин не так-то легко в тюрьмах, кореша, пожалуй, достают его в столовой.

– Мне это представляется интересным. – Веннергрен помахал ее творением. – Поскольку я вхожу в правление семейного телеканала и книжного издательства, готов задействовать мои контакты. Один и тот же репортер подготовил бы серию статей, телевизионный фильм и документальную книгу. При таком многостороннем подходе все здорово выиграют…

– Какая хорошая идея. Может, стоит помимо дела Густава Холмеруда подобным образом действовать и в других случаях? – съязвила Анника Бенгтзон. – А если значительно расширить число участников, пожалуй, удалось бы обойтись одним репортером на всю Швецию.

У Андерса Шюмана замерло сердце, но Альберт Веннергрен рассмеялся.

– Садись, – сказал председатель правления и подтащил еще один стул к письменному столу.

Бенгтзон села. Она еле держалась на ногах от усталости. Ее ногти переливались всеми цветами радуги, что выглядело странно.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Шюман.

– Так себе, – ответила она. – Моя сестра пропала.

Он удивленно приподнял брови:

– Что-то из серии того, о чем мы пишем?

– Будем надеяться, нет, – сказала она и посмотрела на свои ногти.

– Какое впечатление произвел на тебя Густав Холмеруд? – поинтересовался Веннергрен, которому явно было наплевать на всех исчезнувших сестер.