Дурная кровь (СИ)

— Чтоб тебе пусто было, — искренне пожелал наёмник, кое-как вытер острие о снег и, ловко перепрыгивая холмики капканов, припустил к избе.

Слова не потребовались. Санни и Талла переглянулись и торопливо придвинули к двери сундук и лавку. Хоть Рута и божилась, что задвижка крепкая, выглядела она ровесницей старухи. Правда, когда Санни об этом заикнулся, лесничиха гордо сообщила, что она самой себе тоже выглядит ровесницей, а ничего, пока на тот свет не просится. Дремавший на сундуке Птенчик возмутился эдакой бесцеремонности и попытался клюнуть кого-нибудь медлительного, но вдруг прислушался, поворачиваясь то одним, то вторым круглым глазом к двери, взмахнул крыльями и неслышно, как мышь, нырнул под одеяло к Руте. Только коготки по доскам застучали.

Бабка и не шелохнулась от шумных приготовлений, лишь всхрапнула лишний раз.

А вот Талла отчётливо дрожала, жалась к Верду, норовя схватить его то за рукав, то за штанину:

— Что будет, если они сюда ворвутся? Их много? А что нам делать?

— Молиться, дитя, — смиренно напророчествовал Санни, на всякий случай проверяя остроту ножей в доме Руты и примериваясь к топору. Боги Богами, а железо всё ж имеет больший вес в споре с нечистой силой.

— Эй, — с несвойственной для себя нежностью Верд отвёл дурную в сторонку, усадил, сам опустился перед нею на корточки, заглянул в синие глаза, — неужто испугалась каких-то ходячих трупов?

Колдунья активно закивала: ещё как испугалась!

Он убрал упавшую на её лицо чёлку, но та сразу же непослушно легла обратно. Поймал острый подбородок и неумело улыбнулся. Мало на кого рожа Верда действовала успокаивающе, особенно когда он так скалился, а шрам пролегающий от левого глаза через подбородок, отбрасывал кривую тень. Но Талла улыбнулась в ответ.

— Ты же шваргов не побоялась! И оглоедов. Ты же дурная… смелая!

— Шварги — не люди…

— Эти тоже уже давно нет. Просто чья-то злая воля подняла их из земли. Но в мертвяках ничего человеческого не осталось. Они не чувствуют боли и сожаления. Только голод. Их нечего жалеть и их нечего бояться.

— И им нельзя помочь? — сверкнули надеждой синие глаза.

— Нельзя. Они своё уже отжили. Но знаешь, что?

— Что?

Поддавшись чему-то чуждому, лёгкому и смешливому, наёмник коснулся губами лба девушки и пообещал:

— Я ни за что не позволю им тебе навредить.

— И Санни?

— И Санни не позволит.

— Нет, — колдунья замотала головой, — ты и Санни тоже от них защитишь? И бабу Руту?

Охотник скептически приподнял брови. Санторий носился по избе в поисках всего, что могло бы сойти за оружие, и движения его всё больше напоминали паническое бегство, а не оборону. Однако ж не прятался, не пытался припустить к лесу и не тратил время на молитвы. Готовился сражаться. Самое время бы его под шумок скормить нелюдям…

Верд усмехнулся:

— И их тоже. Обещаю.

На улице глухо щёлкнул капкан, а последовавший за ним нечеловеческий крик-рык сообщил, что щёлкнул он не вхолостую.

— А-р-р-р-ра! Аргх! — пыхтели снаружи.

Снег скрипел под разлагающимися стопами, воздух словно сгустился, давил на маленькую избушку с тонкими стенами. Ещё щёлчок и клац. На этот раз без вопля. Два разряженных капкана. Сколько их ещё раскидано по двору? Уберегут ли они от мертвяков или только отсрочат неизбежное?

Верд потушил свечу и на цыпочках подкрался к окну. Прильнул спиной к брёвнам у подоконника, не выпуская меча, выглянул в ночь.

Много. Их там очень много — целое кладбище! Тёмные фигуры, шатаясь, падая и вновь поднимаясь медленно и неуклонно двигались к живительному теплу, которого сами давным-давно лишились. Иногда срабатывали ловушки, и мертвяков становилось меньше. Но от деревьев неотвратимо отделялись новые.

Мертвяк — не шварг. Убить его легко, клинок разделяет полусгнившее тело, почти не встречая сопротивления. Но тварей много, и страшны они отнюдь не острыми зубами и не могучей силой. Один укус, царапина ногтя, налитого ядом мертвеца, — и вскоре армия трупов пополнится ещё одним. Правда, уже не ходячим, а замершим на веки вечные.

Тронутая тленом рука полоснула по окошку, перечеркнув витые морозные узоры. Талла вскрикнула и сразу закрыла рот ладонями. Поздно! Мёртвые культяпки ударили в слюду. С крыши сыпанулась солома и тут же с противоположной стороны забились в дверь. Жестоко, крепко… Как бьются только те, кто ни на йоту не опасается раскроить череп.

Что-то свистнуло, разбило окно, покатилось по полу. Мёртвые белые зенки уставились в потолок, а рот всё продолжал открываться. Колдунья завизжала, вскочила на стол, и почти сразу, точно отвечая на крик, зарычали, заколотились нелюди. Срывая лоскуты кожи, мертвяки полезли внутрь, расширяя прореху.

— Живо на печь! — гаркнул наёмник, разделяя на части ломящихся в дом нелюдей. — Да не ты! Санторий, чтоб тебя! Вход стереги! Дурная, на печь!

За волосы подхватив мёртвую голову, охотник вышвырнул её на улицу, ещё и сбил нескольких нетвёрдо держащихся тварей, слепо тыкающихся один в другого.

— Я случайно! Простите… Я… Я… Они же люди! — дурная с трудом сдерживала рыдания, плечи её ходили ходуном. — Они мёртвые люди!