Дурная кровь (СИ)

Мужчина вытянул ноги и откинулся к стене. Талла заботливо подскочила, поднесла загодя согретый и настоянный на травах чай.

— Как далеко? — повторил наёмник, благодарно кивая.

— Не боле семи вёрст, — поджала сухие губы старуха.

— К северу?

— К северу.

— А мы шли на восток, — задумчиво проговорил мужчина, — Крепость, что ближе к югу, мертвяки не задели, а ты, стало быть, ровно на середине их пути оказалась.

Верд прикрыл глаза, вдумчиво вдыхая травяной дух отвара, нахмурился и, наконец, обронил одно слово:

— Река…

Пограничные земли всегда сложно делить меж государствами. Каждый считает их своими, перетягивая, как рассорившаяся супружеская пара одеяло. Поэтому когда-то и основали здесь город-Крепость, поэтому же сейчас, в мирное время, когда соседи всячески пытаются избежать войны, оба короля стараются не заглядывать на спорную территорию, опасаются вспомнить старые и учинить новые обиды. Принято считать, что расширившаяся за последнее десятилетие река Плеть и есть граница, однако ж, как прежде жили на левом её берегу наши, так и до сих пор живут. Немного, с десяток деревень, но всё ж на правый берег так и не перебрались. Да и кому эта глушь нужна? Вон, даже служки короля не добрались в поисках неугодных власти колдуний, только Верд доехал.

Ни одному из королей нет дела до десятка сёл, разбросанных меж лесов и озёр. Никто на них не смотрит, никто не считает в полной мере своими или вражескими. Никто из двоих. А что, если есть кто-то третий? Кто-то, кто воспользовался ситуацией и решил, что кусочек территории в устье реки пригодится ему? Кто-то, кто сумел так удачно и не запачкав руки разогнать прежних жителей, словно отрезав себе протоком Плети ломоть страны?

Очень уж удачное местечко, словно подковой, окружённое притоками. Перебей прежних жителей, могущих возмутиться очередной сменой власти — и ставь свеженькое, маленькое государство…

Да нет, бред какой-то!

— Нечисть словно вычищает берег реки, — проговорил наёмник вслух. — Треугольник между устьем и правым притоком, ведь Крепость они не зацепили.

Талла опустилась на скамью рядом, долго молчала.

— Как у мёртвого озера?

Наёмник кивнул.

— Зачем?

Пожал плечами, шумно отглотнул из чашки.

— Надо проверить.

— Надо бежать, — почти одновременно решил Санторий. — Что? Проверить? Друг мой, ты в своём уме?

Верд одарил приятеля тяжёлым колючим взглядом. Ясно, что в здравом уме человек эдакую глупость не учудит, так чего спрашивать?

— Надо собирать вещички и драпать, раз уж нечисти так приглянулось это местечко! Пусть себе развлекается, берег Плети и без того никому не нужен! А ты в самое пекло лезть собрался? И зачем?!

Верд очень медленно поднёс кружку к губам. Зыркнул поверх неё на Таллу, на Руту, упрямо скрестившую руки на груди. Не бросит ведь избу, к которой всей душой прикипела, так вместе с нею и сгинет. И сколько ещё таких одиноких старух или глупых девчонок, не способных за себя постоять, встретится на пути у армии нечисти? И ответил:

— А шварг его знает. Интересно.

Санторий несколько раз по-рыбьи открыл и закрыл рот. Слов, чтобы описать ситуацию и вместе с тем не оскорбить слух Богов, кои, как известно, всегда с нами рядом, не находилось. Поэтому служитель почесал затылок и отправился натягивать сапоги.

— А я нарежу бутербродов, — заключила Талла, с готовностью поднимаясь.

Верд поймал её за хрупкое запястье, чтобы вручить опустевшую тару:

— Я иду один.

— Ага, разбежался, — фыркнул Санни.

— Вот ещё! — поддержала дурная.

— Кладбище рядом. А днём мертвяки из могил выбираться не станут. Проверю, почему им спокойно не лежится, и вернусь.

— Ага, так и сделаем, — подтвердила колдунья.

Наёмник стукнул кулаком по лавке и скорчил самую страшную гримасу из имеющегося арсенала:

— Я иду один! — гаркнул он.

— Конечно, — согласился Санторий. — А я иду с тобой.

— А я нарезала бутерброды! — задорно поддержала девчонка, закидывая в сумку цельный шмат сала и погрызенный с одной стороны здоровенный ломоть хлеба. Рута аж постеснялась напомнить, что, вообще-то, это её сало.

Теперь уже у наёмника не нашлось слов. Выбирая между рыком и сквернословием, он задохнулся от возмущения, повернулся к лесничихе и обиженно по-мальчишески потребовал:

— Баба Рута, ну скажи им!

Старуха смиренно проводила взглядом ныряющую в чужие сумки снедь, принюхалась к усиливающемуся трупному душку, исходящему от останков мертвяков и… схватилась за поясницу.

— Ой, бабушка старенькая, у бабушки с молодёжью спорить моченьки нету! — нырнула на полати и уже совершенно нормальным голосом, без оханий и постанываний, добавила: — Моё дело сторона. Помрёте, значит, помрёте. В одиночку, али всей кучей, мне до того ужо дела нету. Но решайте сами, на что у вас дури достанет, бабушку не вмешивайте. А то, ить, иш-ш-шо совесть на старости лет проснётся, жалеть вас стану… Ну-тка, проваливайте отседа! Прижились, понимаешь, как псы блудливые!