Дурни Вавилонские

— Я вижу эту башню, вижу ее во всех подробностях, прекрасную, стройную и соразмерную! И цвета ярусов на ее стенах будут прекрасно сочетаться между собой, и все будет подчинено единому замыслу, а не то чтобы один прицепил к своему балкону крылатых львов, а другой — свирепых ануннаков.

— Где она, господин, где она? Ты нам тоже покажи! — закричали мы.

— В моей голове, ослятки. Только там, к сожалению, только там высится она и становится бессмертной, потому что ее строят от бескорыстной радости, а не от желания заработать деньги. Жаль, что она только в моей голове останется…

— Жаль, добрый господин, а уж нам-то как жаль! — ответили мы и легли у его ног, и у нас в головах тоже стали расти разноцветные башни.

Утром я проснулся в своем уголке, и во рту было то самое сухое и пыльное подземное царство, о котором толковал хозяин, и пыль там была острая и горькая. Рядом со мной сидел Абдад.

— Ну, слава великой Асторет, что разбудила тебя, дурень, — сказал он. — Ты бормотал, как обезьяна, и размахивал во сне руками. Вставай, пойдем в отхожее Место, и я вылью тебе на голову ведро холодной воды.

— Зачем? — спросил я.

— Чтобы у тебя в голове прояснилось.

— А где Гамид?

— Скажи Гамиду, что с него — «нога». Мы с Арбуком вывели его в нору, потому что тащить полумертвое тело по лестнице опасно, и прошли всю нору, с шестого яруса до ворот, таща его на себе, и уговорили стражников выпустить нас, и оставили его в харчевне одноглазого Арунака, потому что не знали, где он ночует. Наверно, он до сих пор там и спит под столом. И мы полночи с ним возились!

— Но мы выпили совсем немного…

— По целой кружке, дурень. А это же не пиво. Господин и ахнуть не успел, как вы всосали по большой кружке и начали буянить. Изюмное вино нужно смаковать по глоточку.

— Теперь мы будем это знать, — ответил я и кое-как поднялся на ноги.

Женщина Фош позвала нас есть кашу. После холодной воды и каши мне немного полегчало. И когда я впрягся в носилки, то чувствовал себя уже не совсем скотиной, но почти человеком.

— Сегодня вы с Гамидом мне не понадобитесь, — тихо сказал мне хозяин. — Отдыхайте оба. Потом я дам вам еще работу. И будь я проклят владычицей Эрешкигаль, если налью вам хотя бы каплю изюмного вина, драгоценные мои ослятки.

Я повесил голову и этим показал свое полное согласие и покорность.

Но, когда мы тащили носилки с шестого яруса на двенадцатый, я вспоминал, что было ночью, и перед моими глазами встала башня, но не Наша Башня и не Другая Башня, а та, которую я недавно взялся придумывать, с огромной дверью высотой в двадцать ярусов, раскрашенная так, как самый дорогой свадебный ковер. Изнутри она была еще прекраснее, чем снаружи, с просторной норой, светлой и вымощенной дорогими каменными плитками, с голубыми изразцами на стенах и сверкающими кольцами для факелов, пропитанная благовониями, без единого следа ослиного помета, и на каждом ярусе сидели флейтисты с певцами!

Это была башня из головы господина Осейфа, и в то же время — из моей головы. Ибо раньше я видел дверь и открывшуюся за ней внутренность башни такими, какими они могли бы быть на самом деле, а теперь — великолепными, сверкающими!

Мысль об этом чуде поддерживала меня, когда я спотыкался, и помогла мне дожить до вечера. Вечером хозяин довольно рано сказал, что мы свободны, и Абдад отправился навестить вышивальщицу, а я своих. Я отыскал их на третьем ярусе, где они сдавали привезенную глину, и вместе с ними пошел вниз.

Мы обычно не ссорились, но тут был повод: идти или не идти к Зубастому насчет каши?

— Ты, Вагад, вообще молчи, ты теперь не имеешь отношения к нашей каше, — сказал Тахмад. — Зубастый вовремя платит и не требует, чтобы мы чрезмерно нагружали тачки. Зачем с ним ссориться? Он прогонит нас, и не найдется никого, кто бы отыскал нам другого хозяина.

— Ты должен пойти к Зубастому, — убеждал Гамид. — Если ты договоришься с ним, чтобы мы сами готовили себе кашу, то нужно будет переделать договоры — старые разбить, новые обжечь! И тогда ты скажешь ему про десять лет. Ведь он вписал эти десять лет без нашего ведома, а переделать обожженную табличку невозможно.

— Я не пойду к нему.

— Ты пойдешь к нему. А если ты не хочешь, то пойду я, — заявил Гамид.

— Он знает, что я — старший.

— Ему всё равно, кто у нас старший!

Мне стало не по себе. Спорить о старшинстве в деревне было признаком безумия. Все же знают, кто за кем родился.

— Но он знает, что это я!

— Но ему нет дела до этого! Если мы все придем и скажем, что это — Абад, он ответит — прекрасно, пусть будет Абад!

— Я не хочу! — закричал Абад.

— Тихо, тихо, Субат-Телль! — призвал нас к порядку Левад. — Давайте найдем умного человека, который посчитает расходы на кашу. И тогда будем решать.

— Я уже всё рассказал вам про расходы. И вы все согласились, что нас обманывают. Но как дошло до дела — так наш Тахмад уперся, как люди из Руад-Телля, которые на спор переупрямили осла, — сказал Гамид. — Скажите, братья, хотите ли вы, чтобы я пошел к Зубастому и договорился насчет каши?