Дурные приметы

Возникло ощущение, что шашлык его не только не раздражал, а вообще не интересовал. Это был взгляд человека, который попросту не замечает, чем он в данный момент занят — ковыряется в носу, чешет под мышкой или пытается разжевать кусок плохого мяса.

— Странный какой-то тип, — пробормотал Евлентьев.

— Да ну, странный! Брось! — успокоил его Самохин. — Забудь. Мужик изголодался и пожирает, наверное, не первый шашлык в этой забегаловке.

Что-то опять шевельнулось в сознании Евлентьева. Не все слова Самохина ему понравились, не все они были безобидны и просты. Уже удаляясь от столиков, он попытался прокрутить сказанное Самохиным, вспомнить все его слова, но ни одно из них его не цепляло. И наконец всплыло слово, которое от всех остальных как бы отваливалось, оно было из другого ряда, из другого дня. Это было слово «забудь».

«Что забыть? — спросил себя Евлентьев. — О чем забыть? Кого забыть? Уж не этого ли типа в клетчатой кепке, который все еще жевал, глядя им вслед? Почему я должен его забыть? Почему Самохин решил, что я буду его помнить?»

«Ладно, — отбросил сомнения Евлентьев. — Что-то я поплыл, поплыл маленько».

— У настам, кажется, бутерброды есть? — спросил он.

— Старик, у нас прекрасные бутерброды! Домашние котлеты с зеленью! — обрадовался Самохин, хотя, казалось бы, чего ему радоваться, ведь он знал, что в машине есть бутерброды, он сам их и захватил.

Евлентьев искоса, осторожно взглянул на Самохина опасаясь, что тот поймает его взгляд и догадается о чем-то таком, что знать ему было вовсе не обязательно.

— Да, это здорово, — сказал Евлентьев, но как-то механически.

На него накатили вялость, замедленность, неуверенность в движениях. Такое бывало с ним, когда охватывала неожиданная мысль и он боялся вспугнуть ее резким движением, громким словом, а мысль ускользала, ускользала, и Евлентьев даже закрывал глаза, чтобы ничто не отвлекало его от главного в этот миг.

— Старик... Тебе плохо? — спросил Самохин.

— Да нет, все в порядке.

— Я смотрю, ты вроде как того... А?

— Лесного воздуха надышался? — усмехнулся Евлентьев. — Сейчас вот к выхлопной трубе припаду, подышу немного и отойду... Снова стану румяным и веселым.

Они сели в машину и некоторое время молча жевали действительно отличные котлеты, переложенные петрушкой и укропом. Потом Самохин вынул два пакета, и они сосредоточенно тянули через соломинки апельсиновый сок. Евлентьев смотрел прямо перед собой, на Минское шоссе, по которому беспрерывным потоком неслись машины.

Первым покончив со своим соком, он вышел из машины, отнес пакет в кусты, где уже была сложена кучка мусора, а возвращаясь, бросил взгляд в сторону дымящихся мангалов. Мужика в клетчатой кепке за столиком не было. Но машина, по виду «шестерка», зеленого невзрачного цвета, все еще стояла на дороге. Убедившись, что колеса в порядке, ни одно не спустило, Евлентьев сел за руль.

— Вперед? — спросил он, не глядя на Самохина. Почему-то пришло ощущение, что не может он взглянуть на приятеля легко, беззаботно, радушно.

— Вперед, старик! — Самохин, кажется, стряхнул с себя скованность и снова сделался напористым, уверенным, быстрым на слова и решения. — Опаздываем, старик, опаздываем!

Хотя дорога была свободна и Евлентьев мог сразу пересечь осевую линию и свернуть к Москве, он сначала повернул направо, проехал метров двести, постепенно прижимаясь к осевой линии, и лишь тогда, выждав паузу в движении, развернулся к Москве.

— Уж больно церемонно ты разворачиваешься! — рассмеялся Самохин.

— Зато по правилам, — ответил Евлентьев, не отрывая взгляда от дороги — ему хотелось рассмотреть зеленую «шестерку», но, проезжая мимо, ничего особенного он не увидел. Глянув в зеркало, еще раз убедился, что за рулем сидит все тот же пожиратель шашлыков в клетчатой кепке. — Набрось ремень, — сказал он Самохину. — Сейчас гаишники за это сто тысяч берут.

— Они и от большего не откажутся!

— Но и меньшим не удовлетворятся, — усмехнулся Евлентьев. — Может быть, к банкирам у них другое отношение...

— Ни фига! — отрезал Самохин. — Упаси Боже признаться, что ты банкир! Как липку обдерут!

— Значит, и вашему брату скрываться приходится. После этих слов приятели надолго замолчали. Евлентьев время от времени поглядывал в зеркало, но зеленой «шестерки» больше не видел, хотя на некоторых участках дорога просматривалась на десяток километров в обе стороны.

— Так что, — спросил Евлентьев, останавливаясь на площади Савеловского вокзала. — Как дальше жить будем?

— Ты должен сохранять боевую готовность. Я позвоню. Скорее всего в четверо в пятницу... Мы встретимся, и я передам тебе все, что требуется.

— Пристрелять бы машинку-то...

— Машинка будет в порядке. А пристрелять... У тебя на это будет ночь. За ночь к ней привыкнешь. За Ночь к кому угодно можно привыкнуть.

— По себе знаешь?

— Пока, старик, — Самохин протянул руку и пожал горячую после долгой езды ладонь Евлентьева. — До скорой встречи в эфире. Я позвоню.