Душа и тело

Я задохнулась не то от раздирающего воспаленные бронхи кашля, не то от возмущения невероятным цинизмом Ханны, и физически не смогла вымолвить ни слова. Ханна бросилась отпаивать меня микстурами и разговор сам собой сошел на нет, но с этого момента я жила лишь одним: поскорее встать на ноги и поехать в Хорнебург. Болезнь не отпускала меня из своих тисков, еще почти неделю я билась в ознобе и металась в жару, но молодой крепкий организм справился с недугом. Эберт заполнил мою спальню цветами, попросил прощения и снова уехал в командировку, на этот раз куда-то в Голландию, а я с облегчением закрыла за ним дверь. Если Ханна ничего не преувеличивала, я могла и не застать Йенса живым.

С формальной точки зрения в наших отношениях не было ни одного действительно крамольного аспекта, однако, я слишком хорошо знала здешний менталитет, чтобы не понимать, каким извращенным образом будут истолкованы мои визиты к Йенсу, если они случайно станут достоянием широкой общественности. Нет, я не собиралась винить милейших жителей Ор-Эркеншвика в предвзятом мнении, я бы, и сама не знала, как реагировать, услышь я собственную историю из чужих уст. Я просто на уровне интуиции чувствовала, что мне нужно надежное и правдоподобное алиби, хотя и ни на миг не ощущала себя преступницей. В общем, официально я ездила в Даттель (через Хорнебург, конечно же). Я без сожалений распрощалась с фитнесс-клубом в Реклингхаузене, нашла равноценную альтернативу в Даттеле, подобрала наиболее удобный график тренировок и три раза в неделю без труда выкраивала время, чтобы по пути заехать к Йенсу. Способствовало поддержанию успешной конспирации и отдаленное расположение бывшего конезавода: в пешей доступности от жилища Йенса не было даже магазина, и, к примеру, за выпивкой и сигаретами он выбирался только на роллере. Я ставила машину так, чтобы ее не было видно с дороги и на пару часов погружалась в другой мир, где ненадолго снова становилась самой собой.

Йенс ни разу не взял у меня денег, даже когда я тайно оставляла несколько купюр на столе. Точно так же он отказывался принимать одежду и продукты, уверяя меня, что ни в чем не нуждается. Пожалуй, единственное, против чего он не возражал, так это против моих попыток навести в этом сарае относительный порядок, что-то помыть, что-то выбросить…. А еще он не уставал повторять, что мне здесь не место, но отчего-то больше не спрашивал, что за мотивы мной движут, когда я к нему приезжаю. Наверное, понимал, что я сама не знаю ответа. Мы вообще очень мало разговаривали: если суммировать сказанные нами слова за все эти годы, в результате получилась бы страничка рукописного текста. Иногда я заставала Йенса в таком недееспособном состоянии, что он, по-моему, даже не замечал моего прихода, а обычно он отстраненно курил, молча прикладывался к бутылке и в мрачной задумчивости наблюдал, как фрау Беата Штайнбах, засучив рукава, расчищает «авгиевы конюшни». Объективно я видела, что Йенс опускается все ниже, хотя порой казалось, что падать дальше некуда. Его безразличие к еде, к личной гигиене, окружающему миру становилось все очевидней, алкогольная зависимость неумолимо прогрессировала, а малейшее желание что-то изменить при этом напрочь отсутствовало. Наоборот, Йенс целенаправленно приближал финал, а я не могла этого предотвратить, потому что якобы «ничего не понимала»! А откуда было взяться пониманию, за столько лет игры в молчанку я так и не сумела вызвать Йенса на откровенность? Только Ханна, Эберт и иже с ними могли верить, что Йенса подкосили неудачи в бизнесе и семейные дрязги, что он малодушно сбежал от проблем, и скрывался от ответственности в алкогольном дурмане! Я не сомневалась, что здесь было что-то иное, что-то гораздо более важное, нечто, о чем я даже не догадывалась в силу ограниченности информации. Но Йенс продолжал прятаться в своей непроницаемой раковине и уверенно сводить себя в могилу, я – обманывать Эберта, а Ханна и ее дочери строить планы на наследство старухи Беккер. Но, кажется, этой весной, драма как никогда приблизилась к кульминационному моменту.

Бледная и слабая после перенесенной болезни я на ватных ногах кое-как преодолела расстояние от машины до двери, постучала и только потом запоздало обнаружила, что дверь заперта изнутри. Из последних сил я затарабанила кулаками, выждала немного и, еле волоча негнущиеся конечности, обошла строение, встала на цыпочки и ударила костяшками пальцев в единственное окно.

– Йенс, я знаю ты там! – я думала, что кричу в полный голос, но из груди вырвался лишь невнятный шепот, -Йенс, открой мне! Господи, Йенс!

Мы не виделись около трех недель с тех пор, как я слегла с бронхитом, и сейчас, когда сквозь мутное от грязных дождевых потеков стекло внезапно проступило лицо Йенса, я бесконтрольно отпрянула назад, в панике схватилась за воздух и больно упала на спину. У меня было такое чувство, что я только что увидела живого мертвеца, как во всех этих фильмах про зомби-апокалипсис, настолько ужасающее зрелище передо мной открылось.