Душа убийцы (сборник)

Когда выскочил из подъезда, какой-то небольшой, совсем плюгавенький человечишка прыгнул к нему и ударил сухоньким кулачком. Попал как раз в завиток у виска.

Инстинктивно придержав вооруженную руку, нанес удар правой. Удар был не сильный, с мгновенным учетом массы противника и так, чтобы встретить нападение сбоку. Но удар был выверен в самую челюсть. Головка откинулась, тело рухнуло, из уголка рта выползла струйка.

Отпрянул, рыскнул взглядом по сторонам: никого!

А человечишка лежал неподвижно. Неестественно неподвижно. Такой маленький человечишка с обезьяньим лицом.

Потрепал по щеке:

— Выспался, дорогуша?

Нет ответа.

Осторожно опустил в урну «улику умышленности». Глухо звякнул металл. И только тогда вдруг опомнился: что натворил? Так полудурок-преступник закуривает после убийства, теряя спичку-улику. Звено, определившее сыщику след!

Преступник?

Убийство?

Оп вздрогнул. Случалось, посылал в нокаут противника — но никогда не задумывался о последствиях: у каждого проблемы свои!

Человечишка так странно безволен. И нет никого, кто бы мог подтвердить, что тот сам напоролся.

Первыми отзываются ноги. Ноги — сухие и быстрые, реактивные, не подводят! И вот теперь они приходят в движение: пританцовывают, семенят, каждая жилка играет, зовет: пора сматываться! Пока пе поздно — беги!

Но что-то удерживает. Какие-то мысли, сомнения. А улица на диво безлюдна. Совсем недавно еще — наблюдал из окна! — бродили жаркие парочки, плелись усталые от зноя прохожие… сейчас, ближе к вечеру — никого!

Такой жуткий хруст позвонков.

Жил-был человек, любил дом и жену, и вот жену увели, и вот хрустнули позвонки.

Бежать! Надо бежать! Дом-башня стоит одиноко на окраине города, свидетелей нет, надо смазывать пятки!

Однако отчего-то склоняется к человечку.

— Так вот ты каков! — разочарованно тянет, — и это ты — муж Ингрид?

Безмолвный дом-башня изучал сго слепящими окнами.

«Это —случайность, он сам, сам напоролся!» — хочется крикнуть в эти зеркальные окна. В каждом окне, за каждым

стеклом притаился за кровавыми закатными отблесками человек!

— Я, пожалуй, пойду! Она ждет! — говорит. Неизвестно кому. Странное состояние: никак невозможна поверить, что это только что прыгавшее, пугавшее его существо глухо и немо, недвижимо.

— Я вызову «скорую, я пойду вызову скорую»! — объясняет неизвестно кому. Но я не вернусь. Я не могу вернyться к тебе, потому что она меня ждет.

И тут показалось… Нет, точно! Какой-то ответ!

Все. Теперь тем более надо бежать. Но ответный звук повторяется. Где? Что? Откуда?

И приходит ответ, И он так восхитителен, что невозможно не выругаться.

— Ах, еж твою в маковку, значит, проснулся? — восклицает Борис, тормоша человечка. И подцепил за тонкую шею и приподнял. И вознес над собой.

Человечишка скособочился, смотрел в сторону и будто скулил.

— Что, миляга, живой? — говорил Борис радостно, оживая и сам. Забыв и страх, и вражду. — Что говоришь?

А человечишка мелко скулил, тело его начинало подрагивать.

Подрагивание становилось сильнее. Что это? Конвульсии, предсмертные судороги?

Борис покрепче охватил тщедушную грудь. Ну, не дрожи! Но тот дрожал так бесстыдно, с такой упругой ритмичностью, что прекратить эту дрожь означало, казалось, прекратить саму жизнь. Пришлось отпустить, опустить тельце на теплый асфальт.

— Ха-ха-ха! — вдруг послышалось в безобразном скулеже, -ха! — точка. Дрожь кончилась, повизгивапие прекратилось.

— Да ты, я вижу, смеешься?

— Она его ждет, — сказал человечек. — Как же, дождется! Дождется, когда ты меня покалечил. Десять лет! Сядешь, как миленький, это я тебе как другу скажу. Десять лет — вот сколько придется ей ждать!

— Врешь, никаких десяти, сам первым напал!.. Но… Хоть бы и десять: она будет ждать!

— Десять лет! — заскулил человечек. Теперь стало ясно, что так он смеется. — Это ж сколько ей стукнет?

— Пошел! — От ярости, отвращения скулы спело.

Но тот сидел, привалившись к стене, и скулил.

— Прочь! За себя не ручаюсь!

— Ха-ха-ха! — визгливо тот вьдохнул, — ха!

— По стенке размажу! Вьдерну ноги! — но чем сильней горячился, тем, казалось, спокойнее чувствовал себя карманный этот мужчинка. Как вдруг примолк. Призадумался.

— Воли не хватит, — вдруг произнес. — дай-ка руку подняться! — и неожиданно ухватил за штанину.

От брезгливости невозможно было что-нибудь сделать. Нога стала как каменный столб. По столбу ползли чужие, цепкие пальцы. Вот схватили за плечи. Вот показалась макушка. Желтая плешь.

Стоя твердо на месте (все, на что был способен), Борис отвел лицо в сторону.

А тот цапнул ручонками за ворот рубахи.

— Ну, давай! Врежь! Размажь! Вьдерни ноги! — брызжа слюной, зашептал.

— К чертовой матери! Сгинь!

А тот цеплялся грязными пальцами, хватался руками, ногами.

— Ну, убей! Задави! Растопчи! — жарко шептал. И внезапно боднул лбом в подбородок. — Бей в глаз! — завизжал. — Бей в глаз, ставь синяк! делай клоуна!.. Клоуна из меня.

Отмахнулся. Сбросил на серый асфальт. Пошел быстро прочь. Скорей! Не оглядываться!

И не выдержал. Оглянулся.

Человечишка безвольно пластался у дома. Возле него, откуда-то взявшись, уже хлопотала старушка.

— Пошла, девушка, прочь!