Душа убийцы (сборник)

Идет Федька бить Дашку, да глянул: а хороша баба! Телом ядрена, Кожа бела, сиси тяжелые под рубахой мотаются.

Идет Федька к Дашке и не знает, чего толком хочется.

Вострит кулаки, но злость уже не так душит его. И дверь нараспашку, а там — видит — постель широкая, мягкая.

— Ты, стер-рьва, рожи корчила пухлому?

— Господи-святы! — ахнула Дашка, — что такое городишь?

Ткнул Федька Дашку в живот — не зло ткнул, больше так, для порядка. Да тут дети откуда-то. Во-первых, сын

дачников. И хотя встал в стороне, серым столбом, но как зацепа в глазу.

Во-вторых, Ленька. Ленька — с доской. На отца и с доской!

В-третьих, Сашок. От горшка два вершка, а туда же тычет лопаткой.

— Брысь, Ленька! — крикнул двенадцатилетнему.

А Сашка — осторожненько — отодвигает ногой:

— Подальше, подальше, Санек! Оттыди!

Но стер-рьва Дашка!.. Рука у Дашки рабочая, огребла сверху — череп эхом отгукнулся. Злость по глазам хлестанула, стал Федька бить Даапку. Руку ей вывернул, к земле пониже пригнул и по морде, по морде!

— Так-то, стер-рьва, сынов воспитуешь!

Подогнулись у Дашки колени, лицо отворачивает, сыну кричит: — Гвоздем ему, Ленечка! По лапе, по лапе!

Как коготь торчит гвоздок из доски. Прицелился Ленька — попал! Рубаху рванул, пыснула кровь.

Однако папане все нипочем. И здоров же, бугай! Стал Ленька целить еще.

— А ты чё стоишь? — дачного сына Дашка зовет. — чё прохлаждаешься?

Серой тенью маячит дачников сын, а лицо Дашки совсем уж в земле. Гнет руку ей Федька, как рычагом управляет Дашкиной толстой рукой: пожри, погрызи черноземчика!

— Камень, камень возьми! — хрипит Дашка дачному

сыну: на кого ж и надеяться — выше Леньки на полголовы!

Зашарил длинный в траве, да тут дачница оклемалась, кинулась сыну наперерез: — Уходи! Уходи! Уходи!

Изловчился Федька — и дачнице по затылку. Вот на кого кулак чешется, эх-х, хорошо!

Однако руку Дашкину выпустил из-за этой гадюки. Вывернулась Дашка и ногой ему в пах. Да сбила с ног, да навалилась всеми восемьюдесятью килограммами, да давай кулаками тузить.

И Ленька опять же. Подскочит, ударит ребром доски — по тому месту, где кость брючику ограняет — отскочит! Доска тяжела ему, двумя руками ее поднимает, — и ну отца по ноге, ну по ноге! Нога так и дергается, так и подпрыгивает.

Ребром-то куда сподручнее, чем если гвоздем: от гвоздя только кровь, а что от нее?

Лицо Дашкино от грязи черно, из глаз течет, из носа течет, плечом утирается, а только сидит на муже верхом и колотит, колотит, колотит…

Дачник, слава те, объявился. Рядом встал. В тапочках.

И дачница сидит, очумело качается.

Сын дачников колыхается.

А вот Саня работает. Подойдет с лопаточкой, ударит батю по морде, снова примеривается.

Соседи в калитку вошли.

— Глянь, сыновья — на отца! — говорили одни.

— В милицию, ой, в милицию надо бежать! — говорили другие.

— Эй, Дашка, остынь! Убьешь чего доброго!

Чего под Руку лезут? Их звали?

— Глянь-ка, и маленький на отца!

— В милицию, ой, в милицию!

— За что его? С дачницей путался?

Очень дачницу здесь не любят. Шатается по поселку в шальварах. Все — в желтых шальварах! В темных очках.

Все — в черных очках! В пол-лица эти очки! Как подсолнухи эти штаны…

— Дарья Семеновна, — дачник бормочет, — может, довольно?

Ну чего? Чего под руку? Золотая минута!

Тут еще сын этот длинный:

— Пойдем, пап, пойдем! Тебе готовиться к Байконуру!

А Федька, гад, спит. Спит, сукин кот! Все ладони, кулаки все отбила — ему хоть бы хны! Разрыдалась вдруг Дашка.

— К Байконуру, пап! К космосу!

Не глянула на соседей, на дачников. Подняла под мышки, потащила, поволокла мужа в дом. Загребают землю железные Федькины пятки…

По Ярославке это случилось, недалеко от Москвы. За четырнадцать лет до двадцать первого века.

…На другой вечер стучит Федька, трезвый и хмурый.

— Выдь-ка, — зовет, — не бойсь, я проспался!

Пухлые пальцы легли на щеколду. На пухлой руке повисла жена.

— Я мириться, — Федька сказал, — я от Дашки! — И бутылку крутнул. Булькнула водка.

— Не пью! — из-за двери ответили.

— Я те деньги на зубы-то дам! — крикнул Федька. — Я на тракторе, знаш? Сколько надо, столько и напашу!

— Ему на Байконур улетать! Ему некогда!

Ишь развизжалась. Словно сама ракеты пускает. Ясно дело, думает Федька, от гадюки такой и сам на Луну удерешь!

— Я угощаю-то, я! — решил пояснить. — И за дачу можете не платить!

— И так не будем платить! — дачница из-за двери. — Как машину достанем, тут же уедем!

Ясно дело, думает Федька, гордится! А гордится-то чем? Я, что ли, там не работал? Небось побольше его получал! Подумаешь — анжинер!

Ясно дело, думает Федька, решил затаскать! Туда напишет, сюда!.. Указ поминал!

Плюнул в сердцах. Пошел к участковому. Прямо домой — как Дашка учила. Свой участковый-то, поселковый!

Постучал.

Участковый гантели гоняет.

Встал в дверях. Бутылку в кармане ощупает — уверенности прибывает. Наконец выложил. А участковый: — Не знаю. Не слышал! И вообще, некогда: ночное дежурство.

С тем гантели кладет, идет обливаться холодной водой.

Разинул рот Федька: как так не слышал? И горлышко из кармана высовывает.

— Обалдел? — говорит участковый. — Дождешься!