Душевные омуты

Нет, мертвая тишина Отчаянья, в честь тебя не будет пира;Не расплетай нити человеческих судеб – они могут бытьслабыми –Внутри у меня, или же я, утомившись, вскричу:Больше я не могу.Я могу;Все же что-то могу: надеяться, желать наступления дня,

решать не сводить счеты с жизнью.Но! Какой ты ужасный, зачем на меня ты обрушилСкалу своей правой ноги, сокрушившую мир? зачем этильвиные кости, что напротив меня? зачемТы смотришь своим мрачным ненасытным взором на моикровавые кости?Почему наслаждаешься ты

буйством своим, превратив меня в груду обломков;меня,обезумевшего, чтоб убежать от тебя и спастись?Почему?Потому что мякина моя может развеяться; зерно жеостается, будучи зрелым и чистым.Я несу это тяжкое бремя, которое меня удушает⁸²

,с тех пор как я целовал брус крестаВместо руки, мое сердце – и вот! скованы силы, радостьпропала, смех сквозь слезы, ухмылка.Хотя ухмыляться кому? герою, чья направляемая небесамирука повергла меня?И чья нога на меня наступила? или себе, вступившему с нимв борьбу? с которым из них? или с каждым?

Всю ночь, весь годБеспросветного мрака, презренный, я лежа сражаюсь(Бог мой!) с Богом моим⁸³.

82 В оригинале: "Nay in all that toil, that coil …" – "toil" означает труд, "coil" – кольцо или змею или удава, свернувшегося кольцом. Таким образом смысл этой строки таков: "Даже приняв духовный сан, я остался человеком, которого одолевают сомнения и отчаяние".- Примеч. авт.

83 Norton Anthology of Poetry, p. 858.

В лихорадочной силе и рваном ритме стихотворения Хопкинса ощущается энергия происходящей внутри него борьбы, ее открытость; и у нас появляется чувство, что человеку нельзя одержать побед больше, чем одержал он.

Заметим, как неумолимая логика отчаяния превращает в отрицание даже очевидное утверждение: "Нет… не будет… не расплетай… не могу…" Чувствуется, что автор почти на пределе; едва не разуверясь в своей вере, он почти лишился человеческого облика, но при этом находит в себе силы для последнего сражения. Мы видим: то, с чем он борется, вызывает запредельный ужас и трепет. Существо, с которым борется его душа, феноменологически названо "ты ужасный"; оно обладает силой, способной сокрушить мир, и может проникнуть взором в самую глубину души. Кто может выдержать такую встречу? Кто после нее не останется в холодном поту и трупном окоченении отчаяния и не станет пировать, поглощая духовную мертвечину, оставшуюся после гибели души?

Хопкинс чувствует, что его отчаяние стало еще сильнее после того, как он со смиренной клятвой поцеловал подножие креста. Вместе с тем что-то у него внутри интуитивно знало, что его душа рвется наружу, в страданиях прокладывая себе путь через огромную равнину, через великое пространство, соразмерное его душе. Хопкинс интуитивно ощущает, что обречен выступить в роли Божественного Антагониста против Божественного Протагониста. Его состязание (agon), его борьба происходят в надличностной сфере. Он борется с Богом, с героем, которого направляют небеса; при этом он, мучительно страдая, как и Иов, отчаянно сражается вместо того, чтобы целиком отдаться этому отчаянию, и получает благословение во время своей ужасной встречи с Божеством. Этот "Бог мой!" – его Бог, который его благословляет и губит одновременно, открывая ему масштаб его странствия, который вселяет ужас.Здесь не идет речь о "дешевой благодати" (выражение Дитриха Бонхоффера)⁸⁴ . Если человек выживает, значит, он благословен, но кто из нас торопится вступить на этот путь? И об этом нам опять же напоминает Хопкинс в другом своем "сонете ужасов":