Два измерения...

Тень Грозного меня усыновила,Димитрием из гроба нарекла,Вокруг меня народы возмутилаИ в жертву мне Бориса обрекла.

Потряс юродивый. И особенно финал:

«…(Народ в ужасе молчит.) Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!

Народ безмолвствует».

И снова мгновенное оцепенение. И взрыв восторга. Александр Сергеевич довольно улыбается.

К нему подскочил адъюнкт греческой словесности Оболенский и, взъерошив свой хохолок — любимая привычка, воскликнул:

— Александр Сергеевич, милейший! Дражайший Александр Сергеевич! Я единица, единица, а посмотрю на вас, и мне кажется, что я — миллион. Вот вы кто!

Все захохотали и стали кричать.

— Миллион! Миллион!

— А чем не миллион! — пошутил Пушкин.

Веневитинов еще несколько раз встречался с Пушкиным, и, кажется, они подружились.

Тем более нежеланным казался переезд в Петербург. Но что поделать? В канцелярии Коллегии иностранных дел открылась вакансия, и Веневитинову предстояло занять ее.

Мама Анна Николаевна собрала необходимые вещи и со слезами благословила в путь. Плакала Софи, насупился Алексей. Вытирали слезы наставники Дорер и Вайле, старый гувернер Герке, которые так и остались жить в доме в Кривоколенном.

Княгиня Зинаида Волконская, подарив Веневитинову на прощание перстень, найденный, по преданию, при раскопках Геркуланума, упросила Дмитрия Владимировича взять с собой двух попутчиков — библиотекаря графа Лаваля Воше и Федора Степановича Хомякова. За Хомякова и Веневитинова Волконская была спокойна, они не были никак причастны к событиям на Сенатской площади 14 декабря, а вот судьба Воше ее волновала. Граф Лаваль поручил Воше сопроводить в Сибирь свою дочь, жену заговорщика княгиню Екатерину Трубецкую, а по нынешним беспокойным временам все, что связано с заговорщиками, могло вызвать подозрение у властей. Дмитрий Владимирович не знал всего этого и охотно взял Хомякова и Воше в попутчики.

В конце октября их два экипажа тронулись в неблизкий путь.

Чтобы как-то отвлечься от дурных мыслей, Веневитинов стал сочинять стихи. Так родилось стихотворение «Новгород», задумалось еще одно — «Родина».

Природа наша, точно, мерзость:Смиренно плоские поля —В России самая земляСчитает высоту за дерзость —Дрянные избы, кабаки,Брюхатых баб босые ноги,В лаптях дырявых мужики,Непроходимые дороги,Да шпицы вечные церквей —

С клистирных трубок снимок верный,С домов господских вид мизерныйСледов помещичьих затей,Грязь, мерзость, вонь и тараканы,И надо всем хозяйский кнут —И вот что многие болваны«Священной родиной» зовут.

Перечитав написанное, он ужаснулся. Он никогда не писал таких стихов и никогда не был так откровенен, как сейчас.

«Уж если Пушкин боится за судьбу «Бориса Годунова», — подумал Веневитинов, — то эти стихи, конечно, не напечатаешь. Надо послать их Пушкину. Александр Сергеевич должен понять их и принять сердцем».

При подъезде к Петербургу на заставе их экипажи были остановлены жандармами. Начались опросы. Веневитинова и Воше арестовали. Хомякова не тронули.

Дмитрий Владимирович попал на одну из гауптвахт. Его бросили в сырой, холодный подвал.

Простуженного, вызвали на допрос. Вопросы задавал дежурный генерал Потапов.

— Вы принадлежали к тайному обществу? — спросил генерал.

Веневитинов задумался, потом сказал:

— Вы же знаете.

— И все же?

— Не принадлежал, но мог бы принадлежать.

— Осторожнее, молодой человек!

Дмитрия Владимировича выпустили. Он поселился в доме Ланских на Мойке, между Фонарным и Прачечным переулком. От хозяина узнал о судьбе «Годунова». Оказалось, Пушкин был прав. Бенкендорф передал рукопись Фаддею Булгарину. Тот написал: «Играть ее невозможно и не должно». Николай же I на полях начертал: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтер Скотта».

Веневитинов сразу же отправил письмо Пушкину. О резолюциях на «Годунова», конечно, промолчал, как и о своих петербургских злоключениях. Послал «Новгород» и «Родину».

На службу его определили чиновником Азиатского департамента Министерства иностранных дел. Кажется, Дмитрий Владимирович увлекся работой. Им были довольны. Однажды министр иностранных дел Нессельроде спросил у директора департамента Радофиникина о новом сотруднике. Тот сказал, что г. Веневитинов подает большие надежды и обещает принести много пользы департаменту. И добавил: «Но он недолго пробудет снами. У него смерть в глазах. Он скоро умрет».