Два измерения...

Еврейское Общество Помощи Советскому Союзу устраивает грандиозный базар 18 октября в помещении Тэмпл Бат Израиль, 1839 Гэри стр. (возле фильмор). На базаре будет разыгрываться роскошное одеяло, сделанное известным художником по кустарному делу Рубиновым. Это одеяло в продолжение 3-х недель было выставлено в Сити оф Парис в отделе изящных искусств. Еврейское Общество Помощи Советскому Союзу благодарит всех друзей, посетивших прошлый концерт-бал, и приглашает всех на этот Базар, который обещает быть веселым днем развлечений. Начало в час д. и до полуночи. Весь чистый доход пойдет на покупку медицинских принадлежностей и амбуланса через Рошиан Уор Релиф. Нужда велика. Пожалуйста, приходите и приводите своих знакомых.

Еврейское Общество Помощи Сов. Союзу».

— Любопытно, — сказал капитан Серов. — Как вам, Алексей Михайлович?

— Только со вторым фронтом у них увы и по сей день, — заметил Алеша.

— Как видите, господин майор, есть у вас в Америке и другие люди! Что вы скажете? — спросил полковник.

Майор молчал.

— И это немцы у вас не отобрали? — спросил Жаров, показывая на бюллетень.

Майор молчал.

— И все же! — настоятельно повторил полковник Жаров.

Майор молчал.

— Какие у вас есть просьбы, господин майор, пожелания? Как с вами обращаются здесь? — поинтересовался начальник штаба.

Майор молчал.

— Хорошо, — сказал полковник. — А пока полетите в Москву.

Расходились все обескураженные.

— Что он — делец или придурок?

— Действительно, одиссея!

— На родине ему выдадут…

— Так и выдадут! Мемуары будет писать. Бизнес!

— Жаль, Алексей Михайлович, не наша компетенция, — признался Серов. — Не злой я человек, но такого не только в штрафбат, а к стенке поставить!

XXV

Лето было в разгаре. Стояла та пора, когда солнце еще не успело спалить зелень. Зеленели леса и поля, балки и сохранившиеся с довоенных времен нечастые лесные полосы. Крестьяне с опозданием копались в земле. Пахали на коровах, сеяли руками из лукошек.

Наши войска успешно продвигались к Днепру.

Серов показал Горскову директиву, подписанную Сталиным, в которой говорилось: «В ходе боевых операций войскам Красной Армии приходится и придется преодолевать много водных преград. Быстрое и решительное форсирование рек, особенно крупных, подобных реке Десна и реке Днепр, будет иметь большое значение для дальнейших успехов наших войск».

Это было в начале сентября.

Наступали Юго-Западный, Степной, Воронежский и Центральный фронты.

Их 14-я гвардейская дивизия вышла к Днепру в районе Гуляй-Поле. Закрепились. Впереди было Запорожье, Никополь, Кривой Рог.

Как-то Горсков сказал Серову:

— Товарищ капитан, вот вы говорили о профилактике. Я изучил все архивы. А что, если во время затишья поездить по батальонам и полкам, провести беседы. В частях много новобранцев. Может, полезно?

— Это идея, Алексей Михайлович! Я согласую с политотделом, и начинайте. Кстати, если вам удобнее, зовите меня Виктором Степановичем.

— Спасибо, Виктор Степанович!

Дела проходили самые рядовые.

Самый неприятный случай был в Гуляй-Поле.

Взяли Гуляй-Поле почти тихо. Никто не заметил на окраине в стогу сена солдата из новобранцев. А он, оказывается, перешел линию фронта, запасся продуктами и спрятался в сене, выжидая, кто кого. Так просидел больше недели, не заметив, как городок взяли свои. А может, ждал, что немцы обратно вернутся.

В трибунале вид у него был жалкий.

— Где вы доставали продукты?

— Запас.

— А воду?

— По ночам в колодце брал.

— А курица свежая откуда?

— В соседнем доме взял.

— Хозяев видели?

— Я их припугнул.

— И часто вы так припугивали жителей?

— Раз пять за эту неделю.

Солдата вывели из трибунала и поставили перед строем дивизии…

— По изменнику Родины! — скомандовал командир взвода охраны.

У трибунала была единственная машина, полуторка «ГАЗ-АА» с крытым кузовом. В ней перевозили документы.

И шофер Володя.

Через несколько дней они с Володей отправились в первый вояж — в соседний полк. Там провели беседы в трех батальонах. Слушали хорошо, не только новобранцы.

За неделю совершили еще три выезда.

Если бы не война, он начал бы писать картину. Пока все свежо в памяти. Она называлась бы «Предатель». Стог сена и крупное лицо предателя. В нем страх и ожидание. На заднем плане наши бойцы идут в атаку. Их лиц почти не видно, только контуры, но фигуры их в едином порыве устремлены вперед.

Или так. Никаких бойцов. Пустынное поле, скирды скошенной пшеницы. В небе луч жаркого солнца. Крупно — предатель. Без всякого стога. Он прижался к земле. Глаза его бегают. На лбу капли пота.

Писать! Писать! Писать!

И все внимание к внутреннему.

И связь фигуры с пейзажем.

И транспозиция чувственного, духовного.

Теперь он зажил как бы совсем другой жизнью. Все оставалось — писание протоколов, перепечатка их в четырех экземплярах, беседы в частях, но главное был карандаш. Он видел теперь краски сжатых полей, которых не видел раньше, разрушенные и сохранившиеся деревни и городки, другими глазами видел людей в форме и гражданских…

Даже тихие ночи не валили его в сон, а тянули к раздумьям, среди которых главным оставался «Предатель».

XXVI