Два памфлета

Более того, эти цивилизационные полки не ограничиваются одним только сословием – я имею в виду духовенство. Союзные державы имеют в своем распоряжении чрезвычайно большое число хорошо информированных, разумных, изобретательных, высокоидейных и высокоморальных рыцарей, иммигрировавших из Франции, столь же хорошо подготовленных, как и следует ожидать от земельной знати и воинов по праву рождения (и это говорю я – человек, которого время и опыт приучили умерять пыл ожиданий от способностей других людей). Франция прошла не через одну чистку. Ее лучшие люди, как мне кажется, являются самыми добродетельными людьми на свете, так же как ее худшие – самыми отвратительными. Если на территории Франции еще остались обычные люди, они должны тяготеть в сторону лучшей ее части. Когда каждый благородный человек вернет себе свое поместье, свою родовую землю, поддержит духовенство в сохранении преданности, верности и веры народа, все поймут, что эти истинные хозяева могут каждого выделить по заслугам, могут вооружить честных и добрых, обезоружив смутьянов и злодеев. Ни одному иностранцу не удастся совершить ни подобного отбора, ни подобных действий. Необходимо восстановить древние городские институты и передать их (как и должно быть) в руки влиятельных людей, обладающих собственностью в городах и бальяжах, в соответствии с организацией общин или третьего сословия Франции. Они будут сдерживать и подавлять бунтующую чернь в городах, а знать – у себя в поместьях. Так и только так

можно овладеть этой страной и успокоить ее (после победы иностранных держав). Ею должны овладеть (и успокоить)

ее же

граждане посредством их собственных прав и владений. Бесчестно, неподобающе и глупо иностранным державам сейчас пытаться самим сделать что-то внутри страны, на местном уровне, ведь тут они могут продемонстрировать лишь свое невежество, слабоумие, непонимание деталей и бездумную силу. Что же до принца, который только что стал регентом Франции, то он, как и любой другой человек, не без изъяна. Но изъяны (наверное, являющиеся результатами нашей общечеловеческой немощи) не способны погубить законную власть. Принцы живут у короля Пруссии – в бедности и забытьи. На их репутацию может покуситься любой клеветник. Они не в состоянии защитить себя сами, как полагается. Получив всю информацию, которая нам доступна, я не нахожу оснований полагать, что недостатки этого великого человека значительны или что они могут повлиять на его честный, благородный, щедрый и по-настоящему добрый характер. В некоторых аспектах он даже чересчур походит на своего несчастного брата, который – несмотря на все его слабости – имел светлую голову и множество других качеств, присущих замечательному человеку и хорошему королю. Но Его Светлость, ни в чем ему не уступая, превосходит своего брата знаниями, остротой взгляда, поведением и более удачной манерой речи и письма. В беседе он предстает открытым, приятным и хорошо осведомленным человеком. Он любезен и ведет себя подобающе статусу. Его брат – граф д’Артуа – еще лучше соответствует своему положению. Он красноречив, весел, невероятно активен, решителен, полон энергии и сил. Короче, он смелый, достойный и заслуженный представитель знати. Их королевские родственники, будь они верны общему делу и интересам, не засунули бы этих прославленных людей в какой-то городишко, а дали бы им возможность принять участие в военной кампании, позволив насладиться почтением, уважением и приязнью всего света (которые они вскоре бы заполучили).

Что же касается их обращения ко всем и каждому (как кажется, оскорбительного), то разве оно не естественно? Брошенные, презираемые, оказавшиеся вне закона для всех держав Европы, обращавшихся с собственными братьями слишком высокомерно и чрезмерно дерзко из-за своего слепого благополучия, даже не пославших им соболезнований по поводу убийства их брата и сестры, разве не удивительно, что они пробовали любой способ – работающий, не работающий, хороший, плохой – в частности, пытаясь привлечь к монаршему делу – делу французских королей, понесшему урон от убийств и изгнаний, – своих кровных родственников, относившихся ко всему происходящему как охоте на куропаток? Если бы они были совершенно пассивны и примирились бы с жалкой долей нахлебников, то оказались бы забыты или, в лучшем случае, считались бы ничтожествами, недостойными своих притязаний, ради осуществления которых они и палец о палец не ударили. А если они не соответствуют нашим интересам, то что было сделано для того, чтобы такое соответствие появилось? Проявили ли мы желание сделать их чем-то большим, нежели средствами их собственной деградации, позора и гибели?