Два пера горной индейки

Коза встряхивала головой, стараясь освободиться от объятий, меланхолично пожевывала печенье и смотрела на меня с жалостью и презрением, как бы говоря: «Нет, брат, ничего у тебя не выйдет, зря стараешься».

На следующий день жена пришла и сказала:

— Помоги мне, пожалуйста, подержи козу. Она что-то не дает себя доить. Мне кажется, у нее мастит. Один сосок заметно распух.

Я оглядел вымя у козы. Никакого мастита у нее не было. Просто один сосок был меньше другого, он усох, и из него невозможно было выдавить ни капли молока.

Удой падал катастрофически. Через неделю жена не могла за день надоить и полстакана молока и вынуждена была признать, что коза попалась не совсем удачная.

Характер у Синьоры был на редкость пакостным. При дойке мне приходилось садиться на нее верхом и, держа за уши, что есть силы прижимать к стене. При этом она брыкалась и ни минуты не стояла спокойно. Вскоре нам пришлось оставить эти эксперименты: молока все равно не было, а вымя ссохлось в кулачок. С этим мы постепенно примирились. Но терпеть ее скверный характер было нелегко. Коза нас терроризировала. Она всегда стояла у дверей и караулила. Как только дверь в дом открывалась, она пулей проскакивала в комнату и прыгала на стол. Летели на пол тарелки, опрокидывались кастрюли, выливался на пол приготовленный обед. Если в это время дома была только дочка, коза успевала сожрать и испортить все — хлеб, жареную картошку, тесто, соленую капусту и даже шпроты.

Две наши огромные собаки, обычно одним только своим видом наводившие ужас на баранов, жалобно повизгивали и удирали при первом появлении Синьоры. А если она заставала их врасплох, то бросалась на собак, сшибала безрогим лбом и била копытами. Просто стыдно было смотреть, как она унижала достоинство потомственных пастухов и охотников.

Жена перестала ее привязывать и запирать на ночь, втайне надеясь, что, может быть, она уйдет от нас сама, по-хорошему. Но не тут-то было... Синьора вместо собак ходила за нами по пятам, куда бы мы ни направлялись — на метеоплощадку, за водой или в лес за дровами.

Так мы и прожили всю зиму. Когда пришла весна и нам надо было собираться домой, в Москву, мы продали нашу дорогую Синьору шоферу первой машины, которой удалось до нас добраться, взяв с него клятвенное обещание в том, что он никогда ее не зарежет и будет любить.

Жара

К нам в Зоологический музей приходят коллеги-орнитологи, работающие в самых разных районах нашей страны, от Куршской косы до Камчатки и от острова Врангеля до Памира. Нередко бывают и зарубежные ученые, изучающие птиц. Но самые, пожалуй, интересные для нас гости — это наши товарищи, вернувшиеся из-разных экзотических стран — из Африки или Австралии, из Южной Америки или Юго-Восточной Азии. В этот раз с нами пил кофе орнитолог, только что прибывший из Вьетнама, где он бывал много раз. Ученый широко известный, а история, которая будет рассказана, настолько необычна, что лучше, наверное, назвать его условно Сергеем Козьмичом.

— Случилось со мной удивительное приключение, — рассказывал Сергей Козьмич. — Расскажу — не поверите. Но это ваше дело, хотите верьте, хотите нет.

И он, отставив пустую кофейную чашечку, принялся рассказывать:

— Есть в Индокитае зимородок, который называют Сеух erythacus. Русского названия, понятно, у чего нет. Очень редкий вид. Таксономическое[8] положение его неясно. Громадная голова, как у всех зимородков, длинный коралловый клюв и такого же цвета лапы. Окрашен в переливающиеся голубые и красные цвета. Необыкновенной красоты птица, просто драгоценный камень.

И вот однажды присмотрел я себе местечко у лесной речки. Лес непроходимый — стена. Идти можно только по тропе. Участок первичного тропического леса, чудом сохранившегося на горном плато. Духота, пар и жарища такая, что мозги плавятся. Но вот у этой речушки-ручья чуть полегче. Вода чистая, камни, пиявок нет. Именно в таких местах и мог встретиться этот зимородок. И я стал туда ходить. Если птица есть, я не могу не добыть ее, буду сидеть до полного умопомрачения, но добуду.

Тут я перебью моего друга для того, чтобы сказать несколько слов о тропических лесах Юго-Восточной Азии и о птицах, в них обитающих. Тогда мы его лучше поймем. Мне доводилось бывать во Вьетнаме, в Лаосе и в Кампучии, и я видел, что первичных лесов в этих тропиках осталось очень мало. Их вырубали тысячелетиями, и на этих местах вырастали другие видоизмененные муссонные леса. Растет тут все очень быстро, и возникшие заросли тоже становятся непроходимыми, но состав леса уже другой. Меняется и фауна птиц. Птицы первичного леса тропиков узкоспециализированны. Одни птицы живут исключительно на стволах деревьев, другие кормятся только на их ветвях, третьи предпочитают листья. Каждый вид птиц держится в определенном ярусе леса. Верхушки деревьев первичного тропического леса, их кроны, подлесок и, наконец, земля имеют свою собственную фауну, и она никогда не перемешивается.