Два пера горной индейки

Когда я вернулся в Ленинград, у меня оставалось четыре дня отпуска, и я решил, не откладывая на следующий день, сразу же начать поиски Адарова. Но разыскивать его мне не пришлось. Утром он сам позвонил, осведомился, доволен ли я своим путешествием, спросил о здоровье. Я пригласил его в гости, предложил приехать прямо сейчас, обещая показать свои коллекции и ссылаясь на то, что, когда я выйду на работу, нам уже труднее будет встретиться.

— Вы один дома? — поинтересовался Григорий.

— Один. Вы знаете, у нас такая жизнь... Жена целый день в своей больнице, уходит чуть свет. Мы даже слова не успели друг другу сказать. Теперь только в субботу и расскажу ей о своих впечатлениях.

— А когда вы приехали?

— Ночью, воркутинским.

— Как вас найти? — спросил Григорий.

— Канал Грибоедова, восемь. Это в центре, недалеко от Невского и рядом с Русским музеем. Старинный двухэтажный дом с колоннами, бывший иезуитский колледж. Парадное у нас закрыто, — объяснял я, — вход со двора, подъезд номер два. В нем всего четыре квартиры, две внизу, а наша на втором этаже. Квартира одиннадцать, в левом углу. У нас там свет не горит, да это ничего, найдете.

Когда он вошел, обычно приветливая к гостям Оладья набросилась на него, как на самого лютого врага. Я еле успел схватить ее за ошейник. Никогда с ней такого не было. Охотничьи собаки ласковые животные, и наша раньше себя так никогда не проявляла. Ну, бывало, порычит, полает иногда, а здесь прямо бросается и норовит укусить. Пришлось увести ее в другую комнату, где она еще долго лаяла и скреблась в дверь.

— Ее можно простить, — сказал я напуганному Григорию, — она ждет щенков, поэтому и нервничает.

Он неодобрительно покачал головой.

На самом деле причина тут совсем в другом. Люди, которые привыкли видеть собаку только на цепи и воспринимать ее как скотину, приносящую пользу хозяйству тем, что она сторожит его, такие люди всегда боятся собак. А собаки это удивительно тонко чувствуют. Я не знаю, каков тут механизм, как собака понимает, что человек ее боится, то ли само поведение его говорит об этом, то ли испытывающий страх человек выделяет какие-то специфические запахи, то ли и то и другое вместе, но всякая собака сразу и безошибочно определяет страх. На человека, который ее не боится, собака не бросится. Конечно, если она специально не обучена этому.

Я провел Григория в кабинет, усадил в старинное кресло и зажег перед ним спиртовку кофеварки, постоянно стоящей у меня на подносе и всегда готовой к приему гостей. Но сидеть он не стал, сразу принялся рассматривать картины, мебель, бронзу, экспозицию финифти и мелкой пластики — словом, все, что составляло в целом кабинет деда, потом отца, а теперь мой кабинет. Я люблю показывать свои коллекции знатокам, но не таким гостям, как Адаров, которые старинную бронзу называют латунью, а фаянс — фарфором. Если предметы искусства ничего не говорят человеку сами по себе, то короткие объяснения здесь не помогут. Можно растолковать разницу между фарфором и фаянсом, но ни один экскурсовод не способен «объяснить» произведение искусства. В лучшем случае он может рассказать о своем восприятии этого произведения искусства или, как чаще бывает, воспроизвести чьи-то чужие представления, передать чужие идеи. Но искусство тем и сильно, тем и прекрасно, что в каждом из нас оно порождает свои собственные, единственные и неповторимые мысли и чувства. Хотелось бы знать, какие же чувства пробуждают в душе Адарова его иконы. Ведь раз он собирает их, значит, они говорят что-то его душе. Неужели он занимается этим только ради денег?

— Мебель у вас красивая. Старинная, — говорит Григорий, оглядываясь по сторонам, — теперь старинная мебель в моде. Я был в комиссионном на Разъезжей. Что там делается! Всё скупают. Вы, я гляжу, от моды не отстаете.

О господи! Ну что тут скажешь... Но я подавил в себе раздражение.

— Эта мебель стоит тут с начала прошлого века. Я ее только слегка реставрировал. Так что мода здесь ни при чем.

— А это кто? — ткнул он пальцем в портрет.

— Петр Д. Генерал-майор русской армии, участник Отечественной войны. Копия с портрета Доу, который висит в галерее двенадцатого года в Зимнем.

— Против своих воевал, значит?

— Он родился в России. А воевал против Наполеона.

— А это?

— Его сын, Сергей Петрович.

— А... а это?

— Эрве Д. Эмигрант времен французской революции. От него и пошли все Д.

— А это?

— Это мой дед, художник Сергей Сергеевич Д.

— Тот самый? Знаменитый?

Я промолчал.

— А кто его рисовал?

— Портрет работы Лансере.

— Тоже, что ли, из французов?