Два помещика

– Да насчет литературы… Возьмите хоть Дюма… Какая прелесть!.. Читаешь и не чувствуешь… страница за страницей… листик за листиком… Знаете, осенью затопишь эдак камин… закуришь эдак гаванну… возьмешь эдак мадеры хорошей и читаешь себе… «Три мушкетера» читаешь, или «Монтекристо» там… По-моему, нет выше наслаждения. (Господин Михрюткин сладко закрыл глаза и сентиментально перегнул головку.) Не все же польза, в самом деле!.. Надо, батенька, и идеалы!.. Идеалы – это такая вещь… Великая вещь!..

– Отстаньте вы со своими идеалами! – прервал его Карпеткин. – Вот я как наживу от ваших лошадей тысячи четыре – вот это идеал!.. А то – Дюма!..

Он пренебрежительно усмехнулся.

– Не-эт, батенька, без идеалов нельзя, – лениво мямлил господин Михрюткин, видимо страшно желавший соснуть. – Гаванна, камин… Мадера от Рауля и… Дюма. Д' Артаньян… Портос… Арамис… Нет, батенька… идеалы… это такая вещь… такая…

Он силился подыскать определение, но вдруг неожиданно и громко захрапел.

Солнце уже низко склонилось к горизонту. Его лучи принимали багровый оттенок. Пруд ярко алел под этими лучами. Поля казались морем пурпура. С полнеба покрывалось волнообразными, легкими, как вата, облаками. Они рдели от солнечных лучей жарким румянцем. Недалеко от балкона, в густом вишеннике, переливались страстные трели соловья; на окраине сада грустно ворковала горлинка. Откуда-то издалека доносилась унылая песня…

Отсвет от пылавшего неба падал прямо в лицо господину Михрюткину. Это лицо казалось необыкновенно довольным и добродушным. Легкая краска проступила на нем… Брюшко размеренно колыхалось; нос издавал слегка посвистывающее храпение; руки безмятежно покоились на жирных коленях…

– Ведь вы знаете, как он время проводит? – ехидно хихикая, обратился ко мне Никанор Михайлович. – Утром встанет, умоется, богу помолится непременно помолится, – повторил господин Карпеткин, как-то насмешливо передернув усами, – и отправится по хозяйству… Войдет в свинятник, палкой в бок свинью толкнет и помычит глубокомысленно – ладно… Потом в конюшню пойдет, там ему маленькую выводку сделают… Иную лошадь обмахнет носовым платком, и если на платке окажется пыль – обругает, – ладно… Из конюшни в ригу: щипнет какую-нибудь девку потолще, неприязненно потянет носом воздух – и ладно… Там в кухню зайдет, повара поругает, а там и обед… Вечером придет Андреян Лукьяныч, явятся наездник, ключник, повар… Стоят у притолки… Барин чай пьет… И вы думаете, о деле у них разговоры идут? Ничуть не бывало… Еще с поваром что-нибудь похожее на дело скажет… А с теми – одни сплетни… Как попадья с дьяконицей подралась… как у фельдшера корова издохла… Мельник жене глаз вышиб… Девке Феклушке косу отрезали… Вот!.. Ну, а там и спать… день-то, глядишь, и прошел!.. Спи, младенец мой прекрасный^{13}

, – смеясь обратился господин Карпеткин к господину Михрюткину, – баюшки-баю… Спи, наработался, теперь наша очередь наступила… Прошло твое времячко…

И мне в этих словах господина Карпеткина показался некий сокровенный смысл…. Действительно, прошло время господ Михрюткиных, думалось мне, глядя на пылавшее небо и залитую багровыми лучами даль, – один за другим исчахнут они с своими идеалами, с своими: традициями… Но кто же заменит их? Неужели господа Карпеткины?.. И грустно становилось на душе…

Уж вы, гусли, не гудите,Молодицу не будите…Ай люли-люли, не будите…

вдруг шаловливо зазвенела песня в глубине сада.

Эх, люли-люли, не будите!..Молодушка спит с похмельяПод калиновым кусточком…

Ай, люли-люли, под кусточком…«Ай, люли, под кусточком!»

– отозвалось далекое эхо.

– Ведь это девки в саду-то! – вскрикнул, плотоядно усмехнувшись, господин Карпеткин и, схватив фуражку, опрометью побежал с балкона.

Через полчаса я уехал из Даниловки.