Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви

— Засунь ее знаешь куда? — Наконец девушка со всей возможной злостью впечатала в грудь парня букет сирени так, что он брызнул хлопушкой фиолетовых лепестков, и, громко чеканя шаг каблучками лаковых туфель, пошла прочь.

— Аня, ну не уходи, я не могу сейчас бежать за тобой, понимаешь? Меня уволят, и тогда я точно не смогу купить. Аня!

Она не оглянулась, гордо шла вперед. Весенний ветерок играл копной ее кудрявых волос, дразнил летом, задирал юбочку. Аня, красивая и молодая, обиженно уходила от того, кто не может исполнить ее мечты сегодня, сейчас. Ей нужно сейчас!

Как он смотрел ей вслед! Так смотрят на тех, ради кого готовы умирать, сворачивать горы, совершать подвиги, устанавливать рекорды, крутить земной шар быстрее энергией любви.

Сергей, обесточенный ее возмущением, умирал с каждым шагом, отдаляющим от него ту, ради которой он хочет жить. Она ему нужна сегодня, сейчас. Ему нужно сейчас!

Сергей, Сережа. Ты прости, я подслушала. Знаешь, только не делай глупости. Твоя девочка, твоя Аня, она не плохая, нет. Она чудесная, очень красивая. Эти ножки, эти глазки, эти волосы, кудряшки, ты балдеешь, да? Она хорошая, просто маленькая еще. Она пока не понимает важного. Точнее, для нее сейчас другое важно, а что важно на самом деле — она поймет потом.

В 20 лет ты как ребенок, который нарядился к празднику. А праздник — это вся будущая жизнь. И она вот-вот брызнет салютами, восторгами, улыбками. И ты готов и вдохновенно ждешь.

И она ждет салюта, а тут зачеты, мамины истерики, подработки, сорванный отпуск, почти язва желудка, подружкина свадьба на зависть, обгрызенный маникюр, невыполненные обещания, вдребезги разбитые мечты. Когда праздник?

В 20 лет любой девочке кажется, что на нее еще много кто будет смотреть так, как ты, что такой взгляд не уникален, что пригоршню таких взглядов можно легко перечеркнуть поджатыми в обиде губками, променять на другие ценности. Что впереди много-много мужчин, готовых кинуть к ее ногам весь мир, и очень важно не прогадать и выбрать самый качественный, самый большой и спелый мир.

И не дави на нее, ради бога, своей покорной влюбленностью, не нужен ей твой бесплатный сиреневый мир, она ищет самый дорогой. Твоя сирень для нее — символ невыполненных обещаний, пахучее фиолетовое разочарование. Она не видит, не умеет пока видеть: все, что у тебя есть, — охапка весны в обмен на улыбку, «любимая, все будет хорошо, дай руку, дай время, пойдем вместе». Что ты ценой обеда бегал в парк — в тот, дальний, где самые густые кусты сирени, чтобы собрать этот букет про любовь.

Она прозреет, потом, через время. У всех это время разное. Прозреет, когда узнает, что ночи с нелюбимыми пахнут чужим потом, и прячут правду в стыдных смятых простынях, что объемные дорогущие букеты редких цветов, заказанные завистливой секретаршей, метящей на ее место, быстро вянут и не пахнут, что показательная щедрость — всего лишь прихожая репутации. Что он такой умный, целеустремленный, надменный, со смещенным центром тяжести в область кошелька, не умеет говорить ласковых слов, чувствовать боль, читать настроение и компенсирует это отсутствие тепла теплом подаренных мехов. Подходит сзади и великодушно накидывает на плечи блестящий шикарный пушистый очередной подарок.

Твоя Анечка просто еще не знает, что твоя сирень дороже контрольного пакета акций самой дорогой нефтяной компании, потому что ни за один самый бесконечный счет в банке она не сможет купить восхищенный взгляд влюбленных глаз. Я подхожу к Сергею, который в нерешительности замер у урны.

— Хочешь выбросить цветы? — спрашиваю я.

— Хочу. Ей они не нужны.

— Нужны, просто она еще об этом не знает.

— А когда узнает?

— Не скоро.

— И что делать?

Я пожимаю плечами:

— Жить.

— Жить? — Он примерил совет на себя.

— Жить.

В 20 лет она видит в отражении красивую девушку, наряженную в будущее счастье, укутанную в красивую шубу, а в 40 лет она в том же зеркале увидит уставшую женщину, в жилах которой течет одиночество, укутанную пушистым ореолом сшитых в одну летопись маленьких смертей.

Сергей смотрит на меня внимательно. Оценивает, можно ли мне доверять. Я, ненакрашенная, с детьми, с коляской, загруженной продуктами, улыбаюсь ему, слегка щурясь от солнца, и поправляю съехавшую панамку дочери. Я произвожу впечатление той, кто может иметь о простом приземленном человеческом счастье некоторое представление.

— Это вам, — наконец говорит Сергей и протягивает букет. Он, букет, слегка побит, но не сломлен и гордо благоухает положенным нежно-фиолетовым дурманом. Я с удовольствием принимаю цветы. Обожаю сирень.

— Спасибо, Сережа. Я сейчас приду, поставлю этот букет в красивую вазу на кухне у окна, буду думать о тебе и улыбаться.