Два шага до любви

Я ушла с работы, отказавшись от всех дел и клиентов, назначив на свое место заместителя, уведомила Игоря о своем решении и осталась с мужем. Роман Олегович настоял, чтобы его поместили в дорогой хоспис, где в палате поставили кровать и для меня, чтобы была возможность постоянно находиться рядом.

Мама и Маргарита Валентиновна приезжали каждый день, возили нам еду, сменную одежду и все необходимое для меня — я практически не покидала госпиталь и отлучалась всего два раза за эти месяцы на короткое время, передоверив заботу о муже Маргарите Валентиновне.

Максим навещал нас чуть ли не каждый день. И первое время, пока Роман Олегович еще мог нормально общаться, они много и долго о чем-то разговаривали, выставляя меня из палаты, играли в шахматы, и Максимка стойко держался, стараясь не показывать, насколько испуган этой бедой. А потом я запретила ему приезжать, не хотела, чтобы он видел папу Ромолега обессиленным, в состоянии полного неотвратимого угасания.

Игорь почернел весь от беды. Я и не предполагала, что он был так привязан к отцу и так его любил, что Роман Олегович так много для него значил.

— Он не был демонстрирующим свою любовь отцом, — откровенничал со мной Игорь, когда Роман Олегович заснул, и, оставив присматривать за ним санитарку, мы пошли пройтись по госпитальному парку, — он был суровым, требовательным, отстраненным и холодным. И когда мама умерла, он даже не заплакал, и я долго обвинял его в этом. Порой мне казалось, что я его ненавижу. Но это прошло, просто однажды я понял, что он не говорит о своей отцовской любви и не выражает ее эмоционально, а проявляет ее делами и поступками. Понял, что всю жизнь отец вел, направлял меня, помогал постоянно и очень много для меня сделал.

Игорь так до конца и не верил, что я искренне уважаю и ценю его отца, и все одиннадцать лет нашей супружеской жизни все пытался уличить меня в корысти и при каждой встрече на семейных ли мероприятиях, на работе ли обращался ко мне со скрытой язвительностью.

Но один раз он неожиданно приехал в хоспис и застал тяжелую для зрелища картину, как мы с нянечкой занимаемся помывкой больного после желудочного «сброса» — это уже под самый конец Романа Олеговича было. Мы с мужем не хотели, чтобы кто-нибудь видел его в таком состоянии, и я пускала посетителей только тогда, когда Роман Олегович был помыт, побрит, причесан, с небольшим макияжем, делавшим его похожим на прежнего, ухоженного и элегантного.

Но Игорь, всегда открыто игнорировавший любые мои бытовые и житейские решения, просто вошел без стука в палату, постоял в полном шоке несколько минут и тихо вышел. И мы оба сделали вид, что этого его появления не было.

За несколько недель до смерти Роман Олегович взял меня за руку и измученным голосом, обессиленным уже шепотом сказал:

— Я так благодарен тебе, Мирослава, за нашу жизнь. Я был очень счастлив с тобой как мужчина, как муж и как твой наставник. Ты моя гордость учителя, и ты моя самая прекрасная любовница в жизни. Я знаю, я был сухарь и эгоист в сексе, но мне всегда хотелось именно такой близости, а женщины ждали и требовали от меня совсем иного, мне повезло только с тобой.

И попросил срочно пригласить Игоря, а когда тот приехал, потребовал оставить их наедине. О чем они говорили, не знаю, но, выйдя из палаты и осторожно притворив за собой дверь, Игорь подошел ко мне, молча взял мою руку, наклонился к ней и поцеловал долгим благодарным поцелуем. И ушел.

На похоронах собралось очень много народа. И вылились они в светское мероприятие с огромными венками и букетами цветов от бывших клиентов и друзей Романа Олеговича, известных и власть имущих людей, которых снимало телевидение.

Мама с Маргаритой Валентиновной, обнявшись, рыдали, Макс тихо плакал, Игорь украдкой вытирал одну за другой бежавшие слезы, и только я так и не смогла заплакать. Стояла у гроба, держала его за руку и смотрела на его лицо, и не могла отойти, пока меня кто-то осторожно не отвел, высвободив его иссохшую холодную кисть из моей руки.

На сороковинах, которые мы отмечали в кафе, заказанном полностью для нас и закрытом для иных посетителей на этот день, я отвела в сторонку Русакова-младшего, теперь ставшего старшим.

— Игорь, через две недели мы съедем из квартиры, вы с семьей можете туда въезжать, я уже поговорила с Мариной.

— Это совершенно необязательно, Слава, — он называл меня так с самого начала, скорее в пику отцу, и чтобы лишний раз подчеркнуть мою незначительность для него, ну а потом привык, наверное. — Мы же не на улице, ей-богу. Маринка с детьми вообще в нашем русаковском доме живут, а я мотаюсь между московской квартирой и загородом.

— Нет, Игорь, — настаивала я на своем решении. — Во-первых, я дала слово Роману Олеговичу, и ты знаешь — никогда не претендовала на эту квартиру, во-вторых, ты его наследник и должен жить там, в вашем родовом гнезде, и, в-третьих, мне это тяжело, там все напоминает о нем, и без него я там жить не могу.