Два уха и хвост

Смутившись, Пармантье отводит взгляд.

Борис добавляет:

— По яйцам, для начала!

Маньяк, думает антиквар, садист.

Борис наметил план. Он тоже решил поставить на карту все. Он знает, с чего начать.

Собрав силы, он кричит в открытую дверь:

— Как там дела?

— Все нормально, — отвечает Стевена из глубины склада.

— Поспеши, позабавимся еще с этим господином перед уходом.

Итак, план вступает в действие. Когда Стевена вернется в кабинет с чемоданчиком, он выстрелит в него в упор. Потом ликвидирует антиквара. Затем, поскольку уже не может двигаться, вызовет полицию, скажет, что нашел чемоданчик, для оправдания, потом позволит отвезти себя в госпиталь. Нужно, чтобы его срочно уложили на белые простыни и взяли на себя заботу о нем. Он хочет во что бы то ни стало выкарабкаться. Ничего важнее нет. Когда его жизнь будет вне опасности, он вывернется из любых лап, будь то законники или руководители организации.

Но неожиданно все меняется.

Глава XXVIII

ВЕРДЕНСКОЕ СРАЖЕНИЕ

Акция такова: ты ни о чем больше не думаешь. Тебя ведет инстинкт. Он сам помнит подготовленный план, так что тебе нужно лишь слушаться.

Я лечу по переполненному магазину во главе моих уланов. Сразу за мной Берю, затем трое америкосов, далее Люретт и Монсеньор Пино, по прозванию Мотающаяся Сопля.

Я указываю Толстому в глубину лавочки, где за нагромождениями комодов, шкафов, пианино и прочих отходов жизни какой-то мужик вскрывает сейф.

— Твой! — ору ему.

Сам же бросаюсь направо по тропинке, ведущей сквозь бурелом к свету. Выскакиваю на опушку прямо перед современным кабинетом. Стекло во входной двери выбито. За ней замечаю типа, опирающегося на спинку кресла.

— Лапы в гору! — рявкаю я.

Ударом каблука распахиваю ворота настежь. Два трупа отдыхают на полу, на славу начиненные свинцом. Хлопает выстрел, затем второй. Шмаляет тип за столом. Не в меня, куда-то себе под ноги. Что там у него?

— Бросай пушку, — приказываю ему.

Повторять не приходится, ибо америкосы, следовавшие за мной, поливают его из трех стволов слаженным ансамблем.

Ты бы принял это за эстрадный номер. Раздается: чинг, чпок, пум! Затем, поскольку они для убедительности дублируют: пум, чпок, чинг.

Парень напротив, рыжий здоровяк, складывается как меха старого Кодака на штативе. Котелок свешивается на грудь, продырявленный в двух местах. Зажатый между креслом и столом, он не опрокидывается назад; всего лишь оседает, слегка, но очень надолго, мертвый.

Входим, я first, по месту и почет…

Список охотничьих трофеев богат: три покойника и один при смерти, ибо за столом, прямо у ног мужика, пристреленного нашими замореканцами, лежит четвертый персонаж, который не кто иной как лысый пузан из клуба Аполлон. Он стал сливового цвета из-за двух пуль, всаженных в подбрюшье. На месте ширинки безобразная варящаяся каша. Как индюшиная ария в той дурацкой оперетте, от которой сблевала бы и свинья-меломанка: буль-блю, буль-блю, буль-блю, буль… Божественная красота! Цветок айвы! Когда в детстве дорогие мои старики запускали эту пластинку, у меня начинались головокружения. «Люблю тебя больше моих баранов, бе-бе, ме-ме…» И уж ее берегли, обдували пылинки, начищали до блеска! O la bella passionata! Цван-цван! Какого только бреда не понаписано и помимо моих произведений! Маразм невыносимый. Буль-блю, буль-блю, буль… Слушай, тебе не стыдно? А я уже не знаю, куда себя деть, и главное, на людях, при иностранцах. А сейчас наш фольклор, парни! И не какая-нибудь там мура: буль-блю, буль-блю, буль… Есть от чего описаться! Французский дух, где ты? Если здесь, стрельнуть один раз! Если нет, дважды! Черт, лучше бы это вычеркнуть… «Люблю тебя больше». Люблю тебя больше собственного зада, да, но и только! Слушай, я предпочитаю медленный фокстрот, тягучий, как капучино. Знаешь, чтобы прилипнуть друг к другу, как наклейка к скотчу. Девиз: ничего мне, ничего тебе, все прачечной!

Ладно, на чем я там остановился? Ах да: на лысом пузане, схлопотавшем в промежность пару маслин крупного калибра!

Если остается всего лишь один, то это тот мужик возле сейфа. А где же Берю, кстати?

Справляюсь о нем, никто не знает.

— Эй, Толстый! — выкликаю я его.

Nobody не отвечает.

Возвращаюсь в склад в сопровождении Пинюша. Не видно ничего, помимо гряды разнородной мебели. Не слышно ни единого звука, кроме дыхания Величественного, ибо его пыхтение напоминает дерьмососную помпу за работой. Тут же смекаю, что тот хитрюга зарылся в обломках существования, сваленных здесь. И затаился настороже. Бросаюсь к входной двери, чтобы помешать его отступлению. И уже оттуда ору:

— Сдавайся, все перекрыто!

В ответ голос с неподдельным иностранным акцентом заявляет:

— У меня чемоданчик, не двигайтесь. Если не подчинитесь моим указаниям, я разобью одну из банок, ясно?

Американеры спрашивают, о чем речь. Люретт, говорящий по-английски, переводит им. Парни дико ревут: а! ноу! только не это!