Двадцать лет спустя

Подумав немного, д’Артаньян подошел к вешалке, где висело его старое платье, и стал искать свой камзол 1648 года, а так как наш д’Артаньян был парень аккуратный, то камзол оказался на крючке. Порывшись в карманах, он вытащил бумажку: это было письмо Арамиса.

«Господин д'Артаньян,—писал Арамис, — извещаю Вас, что я поссорился с одним дворянином, который назначил поединок сегодня вечером на Королевской площади; так как я духовное лицо и это дело может повредить мне, если я сообщу о нем кому-нибудь другому, а не такому верному другу, как Вы, то я прошу Вас быть моим секундантом.

Войдите на площадь с новой улицы Святой Екатерины и под вторым фонарем Вы встретите Вашего противника. Я с моим буду под третьим.

Ваш Арамис».

На этот раз даже не было прибавлено «до свидания». Д’Артаньян пытался припомнить события: он отправился на поединок, встретил там указанного противника, имени которого он так и не узнал, ловко проткнул ему шпагой руку и подошел к Арамису, который, окончив уже свое дело, вышел к нему навстречу из-под третьего фонаря.

— Готово, — сказал Арамис. — Кажется, я убил наглеца. Ну, милый друг, если вам встретится надобность во мне, вы знаете — я вам всецело предан.

И, пожав ему руку, Арамис исчез под аркой. Выходило, что д’Артаньян знал о местопребывании Арамиса столько же, сколько и о местопребывании Атоса и Портоса, и дело начинало казаться ему очень затруднительным, как вдруг ему послышалось, будто в его комнате разбили стекло.

Он сейчас же вспомнил о своем мешке и бросился к шкафчику. Он не ошибся: в ту минуту, как он входил в комнату, какой-то человек влезал в окно.

— Ах, негодяй! — закричал д’Артаньян, приняв его за вора и хватаясь за шпагу.

— Сударь! — взмолился этот человек. — Ради Бога, вложите шпагу в ножны и не убивайте меня, не выслушав. Я не вор, вовсе нет! Я честный и зажиточный буржуа, у меня собственный дом. Меня зовут… Ай! Может ли быть? Нет, я не ошибаюсь, вы господин д’Артаньян.

— Это ты, Планше? — вскричал лейтенант.

— К вашим услугам, — ответил Планше, сияя, — если только я еще гожусь.

— Может быть, — сказал д’Артаньян. — Но какого черта ты лазишь в семь часов утра по крышам, да еще в январе?

— Сударь, — сказал Планше, — надо вам знать… хотя, в сущности, вам, пожалуй, этого и знать не надо.

— Что такое? — переспросил д’Артаньян. — Но сперва прикрой окно полотенцем и задерни занавеску.

Планше повиновался.

— Ну, говори же! — сказал д’Артаньян, когда тот исполнил приказание.

— Сударь, скажите прежде всего, — спросил осторожно Планше, — в каких вы отношениях с господином де Рошфором?

— В превосходных! Еще бы! Он теперь один из моих лучших друзей!

— А! Ну тем лучше!

— Но что общего имеет Рошфор с подобным способом входить в комнату?

— Видите ли, сударь… Прежде всего нужно вам сказать, что господин де Рошфор в…

Планше замялся.

— Черт возьми, — сказал д’Артаньян. — Я отлично знаю, что он в Бастилии.

— То есть он был там, — ответил Планше.

— Как так был? — вскричал д’Артаньян. — Неужели ему посчастливилось бежать?

— Ах, сударь, — вскричал, в свою очередь, Планше, — если это, по-вашему, счастье, то все обстоит благополучно! В таком случае нужно вам сказать, что вчера, по-видимому, за господином де Рошфором присылали в Бастилию…

— Черт! Я это отлично знаю, потому что сам ездил за ним.

— Но, на его счастье, не вы отвозили его обратно; потому что, если бы я узнал вас среди конвойных, то поверьте, сударь, что я слишком уважаю вас, чтобы…

— Да кончай же, скотина! Что такое случилось?

— А вот что. Случилось, что на Скобяной улице, когда карета господина де Рошфора пробиралась сквозь толпу народа и конвойные разгоняли граждан, поднялся ропот, арестант подумал, что настал удобный момент, выкрикнул свое имя и стал звать на помощь. Я был тут же, услышал имя графа де Рошфора, вспомнил, что он сделал меня сержантом Пьемонтского полка, и закричал, что этот узник — друг герцога Бофора. Тут все сбежались, остановили лошадей, оттеснили конвой. Я успел отворить дверцу, Рошфор выскочил из кареты и скрылся в толпе. К несчастью, в эту минуту проходивший мимо патруль присоединился к конвойным, и они бросились на нас. Я отступил к Тиктонской улице, они за мной, я вбежал в соседний дом, его оцепили, обыскали, но напрасно — я нашел в пятом этаже одну сочувствующую нас особу, которая спрятала меня под двумя матрацами. Я всю ночь или около того оставался в своем тайнике и, подумав, что вечером могут возобновить поиски, на рассвете спустился по водосточной трубе, чтобы отыскать сначала вход, а потом и выход в каком-нибудь доме, который бы не был оцеплен.