Двадцать лет спустя

Герцог взглянул на Гримо, тот взглянул на часы. Было только четверть седьмого, а побег был назначен ровно в семь. Оставалось ждать еще три четверти часа.

Чтобы протянуть время, герцог сделал вид, что сильно увлечен книгой, которую он читал, и попросил позволения докончить главу. Ла Раме подошел к нему и заглянул через плечо, чтобы узнать, какая книга может заставить принца забыть про ужин, когда на стол уже подано. Это были «Записки» Цезаря. Сам Ла Раме, несмотря на запрещение Шавиньи, принес их герцогу несколько дней тому назад.

Тут Л а Раме дал себе зарок на будущее не переступать тюремных правил.

В ожидании ужина он откупорил бутылки и понюхал пирог.

В половине седьмого герцог встал и торжественно произнес:

— Поистине, Цезарь был величайшим человеком древности.

— Вы находите, ваше высочество? — спросил Ла Раме.

— Да.

— Ну, а я ставлю Ганнибала выше.

— Почему так, добрейший Ла Раме? — спросил герцог.

— Потому что он не писал книг, — улыбаясь, ответил Ла Раме.

Герцог понял намек и сел за стол, пригласив Ла Раме занять место напротив себя.

Тот не заставил себя просить.

Нет ничего выразительнее лица человека, любящего поесть, в ту минуту, когда он принимается за вкусное блюдо. И когда Ла Раме взял тарелку супу, поданную ему Гримо, на его лице появилось выражение самого полного блаженства.

Герцог с улыбкой взглянул на него.

— Черт р-раздери! — воскликнул он. — Знаете что, Ла Раме? Если бы в настоящую минуту кто-нибудь сказал мне, что на свете есть человек счастливее вас, я бы ни за что не поверил.

— И, честное слово, вы правы, ваше высочество, — сказал Ла Раме. — Признаюсь, когда я голоден, для меня нет ничего лучше славно накрытого стола, а если к тому же меня угощает внук Генриха Четвертого, то вы понимаете, что оказываемая честь удваивает наслаждение от пищи.

Герцог поклонился. Гримо, стоявший за стулом Ла Раме, чуть заметно улыбнулся.

— Право, милейший Ла Раме, никто не умеет так ловко говорить комплименты, как вы, — сказал герцог.

— Нет, монсеньер, это не комплименты, — с чувством ответил Ла Раме. — Я в самом деле говорю только то, что думаю.

— Значит, вы все-таки питаете ко мне маленькую привязанность?

— Я бы никогда не утешился, если бы вы покинули Венсен! — воскликнул Ла Раме.

— Вот так предательство! (Герцог хотел сказать: «преданность».)

— А что вам делать на свободе, ваше высочество? — сказал Ла Раме. — Вы опять наделаете сумасбродств, очередное ваше безумство рассердит двор, и вас посадят в Бастилию вместо Венсена. Господин Шавиньи не особенно любезен, не спорю, — продолжал он, смакуя мадеру, — но господин дю Трамбле еще хуже.

— Неужели? — спросил герцог, забавляясь оборотом, который принимал разговор, и посматривая на часы. Никогда еще, казалось ему, стрелки не двигались так медленно.

— А чего же другого ждать от брата капуцина, вскормленного в школе Ришелье? — воскликнул Ла Раме. — Ах, ваше высочество, поверьте мне, большое счастье, что королева, которая всегда желала вам добра, — я так слышал, по крайней мере, — заключила вас в Венсен. Здесь есть все что угодно: прекрасный воздух, отличный стол, место для прогулки, для игры в мяч.

— Послушать вас, Ла Раме, так я неблагодарный человек, потому что стремлюсь вырваться отсюда.

— В высшей степени неблагодарный, ваше высочество. Впрочем, ведь вы никогда не думали об этом всерьез?

— Ну нет! Должен признаться, что время от времени, хотя это, может быть, и безумие с моей стороны, я все-таки подумываю о бегстве.

— Один из ваших сорока способов, монсеньер?

— Ну да!

— Так как мы говорим теперь по душам, — сказал Ла Раме, — то, может быть, ваше высочество согласится открыть мне один из этих сорока способов?

— С удовольствием, — ответил герцог. — Гримо, подайте пирог.

— Я слушаю, — сказал Ла Раме.

Он откинулся на спинку кресла, поднял стакан и, прищурившись, смотрел на солнце сквозь рубиновую влагу.

Герцог взглянул на часы. Еще десять минут, и они прозвонят семь раз.

Гримо поставил пирог перед принцем. Тот взял свой нож с серебряным лезвием, но Ла Раме, боясь, что им можно испортить такое красивое блюдо, подал ему свой, стальной.

— Благодарю, Л а Раме, — сказал герцог, беря нож.

— Ну, монсеньер, так каков же этот знаменитый способ? — сказал надзиратель.

— Хотите, я открою вам план, на который я больше всего рассчитывал и который собирался исполнить в первую очередь?

— Да, да, именно его.

— Извольте, — сказал принц, приготовляясь взрезать пирог. — Прежде всего я надеялся, что ко мне приставят такого милого человека, как вы, Ла Раме.

— Хорошо! Он у вас есть, ваше высочество. Потом?

— И я этим очень доволен.

Ла Раме поклонился.

— Потом я думал вот что, — продолжал герцог, — если меня будет сторожить такой славный малый, как Ла Раме, я постараюсь, чтобы кто-нибудь из друзей, дружба моя с которым ему неизвестна, рекомендовал ему в помощники преданного мне человека: с этим человеком мы столкуемся, и он мне поможет бежать.

— Так, так! Недурно придумано! — сказал Ла Раме.