Двадцать лет спустя

— Вы будете иметь честь прислуживать нам, а так как, несмотря на весь наш аппетит и жажду, на блюдах и в бутылках все-таки кое-что останется, то хватит и на вашу долю.

Гримо поклонился в знак благодарности.

— А теперь я попрошу у вас позволения удалиться, ваше высочество, — сказал Ла Раме. — Господин де Шавиньи, кажется, уезжает на несколько дней и перед отъездом желает отдать мне приказания.

Герцог вопросительно взглянул на Гримо, но тот равнодушно смотрел в сторону.

— Хорошо, ступайте, — сказал герцог, — только возвращайтесь поскорее.

— Вероятно, вашему высочеству угодно отыграться после вчерашней неудачи?

Гримо чуть заметно кивнул головой.

— Разумеется, угодно, — сказал герцог. — И берегитесь, Ла Раме, день на день не приходится: сегодня я намерен разбить вас в пух и прах.

Ла Раме ушел. Гримо, не шелохнувшись, проводил его глазами, и, как только дверь затворилась, вытащил из кармана карандаш и четвертушку бумаги.

— Пишите, монсеньер, — сказал он.

— Что писать? — спросил герцог.

Гримо подумал немного и продиктовал:

— «Все готово к завтрашнему вечеру. Ждите нас с семи до девяти часов с двумя оседланными лошадьми. Мы спустимся из первого окна галереи».

— Дальше? — сказал герцог.

— Дальше, монсеньер? — удивленно повторил Гримо. — Дальше подпись.

— И все?

— Чего же больше, ваше высочество? — сказал Гримо, предпочитавший самый сжатый слог.

Герцог подписался.

— А вы уничтожили мяч, ваше высочество?

— Какой мяч?

— В котором было письмо.

— Нет, я думал, что он еще может нам пригодиться. Вот он.

И, вынув из-под подушки мяч, герцог подал его Гримо.

Тот постарался улыбнуться как можно приятнее.

— Ну? — спросил герцог.

— Я зашью записку в мяч, ваше высочество, — сказал Гримо, — и вы во время игры бросите его в ров.

— А если он потеряется?

— Не беспокойтесь. Там будет человек, который поднимет его.

— Огородник? — спросил герцог.

Гримо кивнул головою.

— Тот же, вчерашний?

Гримо снова кивнул.

— Значит, граф Рошфор?

Гримо трижды кивнул.

— Объясни же мне хоть вкратце план нашего бегства.

— Мне ведено молчать до последней минуты.

— Кто будет ждать меня по ту сторону рва?

— Не знаю, монсеньер.

— Так скажи мне, по крайней мере, что́ пришлют нам в пироге, если не хочешь свести меня с ума.

— В нем будут, монсеньер, два кинжала, веревка с узлами и груша.[22]

— Хорошо, понимаю.

— Как видите, ваше высочество, на всех хватит.

— Кинжалы и веревку мы возьмем себе, — сказал герцог.

— А грушу заставим съесть Ла Раме, — добавил Гримо.

— Мой милый Гримо, — сказал герцог, — нужно отдать тебе должное: ты говоришь не часто, но уж если заговоришь, то слова твои — чистое золото.

XXII

ОДНО ИЗ ПРИКЛЮЧЕНИЙ МАРИ МИШОН

В то самое время, как герцог Бофор и Гримо замышляли побег из Венсена, два всадника, в сопровождении слуги, въезжали в Париж через предместье Сен-Марсель. Это были граф де Ла Фер и виконт де Бражелон.

Молодой человек первый раз был в Париже, и, по правде сказать, Атос, въезжая с ним через эту заставу, не позаботился о том, чтобы показать с самой лучшей стороны город, с которым был когда-то в большой дружбе. Наверное, даже последняя деревушка Турени была приятнее на вид, чем часть Парижа, обращенная в сторону Блуа. И нужно сказать, к стыду этого столь прославленного города, что он произвел весьма посредственное впечатление на юношу.

Атос казался, как всегда, спокойным и беззаботным.

Доехав до Сен-Медарского предместья, Атос, служивший в этом лабиринте проводником своим спутникам, свернул на Почтовую улицу, потом на улицу Пыток, потом к рвам Святого Михаила, потом на улицу Вожирар. Добравшись до улицы Фору, они поехали по ней. На середине ее Атос с улыбкой взглянул на один из домов, с виду купеческий, и показал на него Раулю.

— Вот в этом доме, Рауль, — сказал он, — я прожил семь самых счастливых и самых жестоких лет моей жизни.

Рауль тоже улыбнулся и, сняв шляпу, низко поклонился дому. Он благоговел перед Атосом, и это проявлялось во всех его поступках.

Что же касается до самого Атоса, то, как мы уже говорили, Рауль был не только средоточием его жизни, во, за исключением старых полковых воспоминаний, и его единственной привязанностью. Из этого можно понять как глубоко и нежно любил Рауля Атос.

Путники остановились в гостинице «Зеленая лисица», на улице Старой Голубятни. Атос хорошо знал ее, так как сотни раз бывал здесь со своими друзьями. Но за двадцать лет тут изменилось все, начиная с хозяев.

Наши путешественники прежде всего позаботились о своих лошадях. Поручая их слугам, они приказали подостлать им соломы, дать овса и вытереть ноги и грудь теплым вином, так как эти породистые лошади сделали за один день двадцать миль. Только после этого, как надлежит хорошим ездокам, они спросили две комнаты для себя.

— Вам необходимо переодеться, Рауль, — сказал Атос. — Я хочу вас представить кой-кому.

— Сегодня? — спросил юноша.

— Да, через полчаса.

Рауль поклонился.