Все изменилось после руситы, хотя даже не так. Все изменилось ещё во время руситы. Инма чувствовала, что для Габриэля мир, когда рядом не было Тани, перестал существовать, он жил ей. Габи почти не прятался от их супервайзеров, которые строго-настрого запрещали сотрудникам отеля иметь отношения с постояльцами в рабочее время. Он каждую свободную минуту проводил с ней, мечась по территории отеля в ее поисках как только освобождался пораньше, пропускал обеды, чтобы только видеть ее рядом, в то время как русита беззаботно спала на пляже, пила коктейли или ещё как-то расслабленно проводила время в своём богатом мире. Габи, если не работал, был с ней постоянно, за счёт своего сна, еды, рискуя потерять работу. Даже во время спектаклей он высматривал ее в зале, напряжённо всматриваясь в темноту, и лицо озарялось как только он находил ее глазами. Они уединялись на своём пляже в течение дня, и Инма с ненавистью смотрела на их удаляющиеся фигуры, бредущие по комке воды: широкие плечи Габриэля, затянутые в голубую футболку, и семенившую за ним руситу. Инма не понимала, чего он в ней нашёл: конечно, Таня была миловидной, с крепкой большой грудью и мелкими белыми зубами, которыми она улыбалась во весь рот. Поначалу, Инма считала ее какой-то дурочкой пока не столкнулась с ней в гримерке. Там она поняла, что русита с характером, и с трудом выдержала прищуренный, прямой, с визовом взгляд Тани. Было что-то в русите, что заставляло уважать ее с первых минут знакомства. Инма от души надеялась, что Таня улетит и все вернётся на круги своя, но она не ожидала найти Габриэля в таком ужасном состоянии после ее отъезда: молчаливым, подавленным, тенью себя самого. Единственное, что осталось прежним – его любовь к боксу, и теперь каждую свободную минуту, он проводил в зале, безудержно лупя грушу. Так продолжалось до его поездки в Гавану, после чего Габи снова начал возвращаться к жизни, планируя свой отъезд. На тему руситы они никогда не говорили, и до этого момента Инма не подозревала, что кубинец может быть таким скрытным и закрытым. Обычно их общие друзья изливали свои чувства, рыдая пьяными слезами, то на одном, то на другом подставленном плече, а потом неожиданно проявляясь, сияя радостными улыбками, с новой пассией. Габриэль де вёл себя диаметрально противоположно, избегая вечеринок и не проронив ни слова про Таню, смотря на всех потухшими глазами. Потихоньку между Габи и Инмой стало потихоньку все налаживаться: Габи был охвачен радостным возбуждением от всех приготовлений, связанных с репатриацией, а Инма готова была следовать за ним куда угодно.
Мадрид не принял их слишком ласково, но Габриэлю несколько раз повезло с работой. Он был очень целеустремлён, рьяно и энергично хотел начать новую жизнь и готов был много работать. Вообще, он был практически неутомляемым, ни в сексе ни в жизни, всегда страстным и искренним. Как показалось Инме, в период, когда он был с руситой, он мог не спать ночи напролёт, а с утра радостно перемахивать через невысокие посадки цветов на территории отеля, спеша быть первым на завтраке для персонала или на разминке в клубе. Именно в Мадриде первый раз Инме пришла в голову мысль, что им не суждено быть вместе. Инме не так просто давался переезд, ее изнуряла тяжёлая работа, она не знала ради чего она здесь, если вдруг забыть, что в ее жизни существует Габриэль (конечно, этого не происходило). Пока Инма лежала в постели, Габриэль все больше проводил время сам с собой, бегая, гуляя или читая книжку. Он не боялся никакой работы, будучи твёрдо намеренным преуспеть в жизни. На взгляд Инмы они уже вполне себе преуспели: у них была крыша над головой, работа, блага цивилизации как, например, постирочная рядом с домом. Доставая ароматное белье из машинки, она вспоминала как ее сестра на Кубе в ручную стирала одноразовые подгузники в небольшом пластиковом тазу, а потом вывешивала из сушиться на веревку. Иметь рядом прачечную самообслуживаниях с доступным стиральным порошком – чем не жизненный успех?
Они расстались через год после переезда. Габриэль был очень грустен и решителен в тот день, сказав, что будет помогать Инме со всем, пока она не встанет на ноги.