Дважды два

Поездка удалась, к тому же Лиз с Мардж были у родителей в гостях. После кратких приветствий с объятиями и поцелуями внимание всех присутствующих было безраздельно отдано моей дочери, а я словно стал невидимкой. Лиз подхватила Лондон на руки, едва она вбежала в дом, а Лондон все это время не переставая тараторила. Мардж и Лиз внимали каждому ее слову, а когда я уловил в этой скороговорке упоминание о «кексиках», то понял, что Лондон как минимум пару часов будет не до меня. Она обожала что-нибудь выпекать – как ни странно, ведь в этом занятии с неизбежно рассыпанной мукой и сахаром Вивиан не находила ничего приятного.

– Как прошел День независимости? – спросил я у мамы. – Ходили с папой смотреть фейерверки?

– Нет, остались дома, – ответила она. – Слишком уж много повсюду народу и машин. А вы как отпраздновали?

– Как обычно. Сначала сходили на праздник в нашем районе, потом на бейсбольный стадион.

– И мы тоже! – подхватила Лиз. – Надо было пойти вместе. Мы могли бы договориться заранее.

– Извини, не додумался.

– Тебе понравился фейерверк, Лондон? – поинтересовалась Мардж.

– Очень-очень, просто супер! Только было ужасно громко!

– Да уж.

– А теперь мы будем печь кексики?

– Конечно, милая.

Как ни странно, мама не составила им компанию – вместо этого она задержалась со мной, а когда остальные скрылись в кухне, расправила перед своего фартука. Как делала всегда, когда нервничала.

– У тебя все в порядке, мама?

– Ты должен с ним поговорить. Ему надо к врачу.

– Почему? Что случилось?

– Боюсь, что у него рак.

Насчет рака мама всегда высказывается с полной определенностью, называя его не болезнью и даже не онкологией, а раком. Сама мысль о раке приводит ее в ужас. Он отнял жизнь у ее родителей и ее старших братьев. С тех пор рак стал постоянно возобновляющейся темой разговоров с мамой, воплощенным злом, ждущим случая, чтобы нанести удар, когда его меньше всего ждут.

– Почему ты решила, что у него рак?

– Потому что при раке бывают трудности с дыханием. Так было с моим братом. Сначала рак отнимает дыхание, а потом и жизнь.

– Твой брат выкуривал по две пачки в день.

– А твой отец не курит. Но на днях с трудом отдышался.

Впервые я заметил, что естественный румянец на ее щеках поблек.

– Почему же ты мне не сказала? Что случилось?

– Вот как раз сейчас я и говорю, – ответила она и тяжело вздохнула. – В четверг после работы он сидел на веранде. Я готовила ужин, и, хотя жара стояла несусветная, твоему отцу втемяшилось в голову переставить ту кадку с японским кленом с одного конца веранды на другой – мол, чтобы солнце не пекло.

– В одиночку?

Я бы не мог сдвинуть эту штуковину ни на дюйм. Она весила как минимум несколько сотен фунтов. И даже больше.

– Ну да, – ответила мама, словно мой вопрос прозвучал глупо. – Передвинул, а потом несколько минут не мог отдышаться.

– Ничего странного. Любой после такого отдышался бы с трудом.

– Но не твой отец.

Я согласился с ней.

– И что было потом?

– Я же только что сказала.

– Долго он приходил в себя?

– Даже не знаю… пожалуй, пару минут.

– Отлеживался на диване?

– Нет, вел себя как ни в чем не бывало. Взял пива и включил какой-то матч.

– Ну, если ему кажется, что все в порядке…

– Ему надо к врачу.

– Ты же знаешь, он не выносит врачей.

– Вот поэтому ты

и должен с ними поговорить. Слушать меня он больше не желает. Упирается, как пробка в сточной трубе, забитой потрохами и жиром, а сам уже сколько лет не был у врача.

– Так он, наверное, и меня слушать не станет. А Мардж ты просила?

– Она сказала, что теперь твоя очередь.

Ну спасибо тебе, сестренка.

– Ладно, я поговорю с ним.

Она кивнула, но по ее отсутствующему выражению лица я понял, что в мыслях у нее по-прежнему только рак.

– А где Вивиан? Она не приедет?

– Сегодня мы вдвоем с Лондон. У Вив какие-то дела.

– А-а, – отозвалась мама. Она знала, что означают эти «дела». – Твой отец, наверное, все еще в гараже.

К счастью, в тени гаража температура была чуть более приемлемой для меня, человека, привыкшего к офисам с кондиционерами. А мой отец, похоже, даже не замечал, что сегодня жарко, а если и замечал, то не жаловался. Гараж был его святилищем, и я, войдя туда, уже в который раз восхитился царящим в нем порядком и в то же время загроможденностью. Инструменты, развешанные по стенам, коробки с проводами и разными запчастями, названия которых я даже не знал, самодельный верстак с ящиками, полными всевозможных гвоздей, шурупов, гаек, какие только существуют в природе, детали двигателей, удлинители, садовый инвентарь – все было разложено по местам. Я всегда считал, что особенно комфортно отец чувствовал бы себя в пятидесятых годах двадцатого века или еще раньше, во времена первых переселенцев.