Дважды Татьяна

Чертежик на листке из чужого блокнота помог Наташе, она нашла дом Ольги Климантович, никого больше не расспрашивая. А впрочем, у кого она могла бы спросить? Улочки деревни казались вымершими.

Наташа прошла несколько домов — им соответствовали квадратики на чертеже. Последний, заштрихованный квадрат был крупнее других. Наташа уверенно поднялась на крыльцо и распахнула дверь.

На полу играла тряпочными куклами девочка лет пяти. Увлеченная игрой, она и головы не подняла, когда вошла Наташа.

— Здравствуй, Шурочка, — сказала Наташа так спокойно, будто приходила сюда десятки раз, — больше всего она боялась в эти минуты напугать девочку.

— Здравствуй. А ты кто? — спросила девочка.

— Да сестра твоя, вот кто. Забыла? А где мама, Шурочка?

— В поле, ячмень жнет, я сейчас сбегаю.

Девочка, удивленная, обрадованная, однако не без опаски глядевшая на новоявленную «сестру», пулей выскочила из дома. Наташа осторожно огляделась. Пожалуй, Таня сюда еще не добралась — во всяком случае, ничто не напоминало о ней. Значит, нужно ждать условленной встречи. Так было договорено, если Таня задержится. Только бы все у нее обошлось благополучно!

Наташа присела на лавочку — в окно была видна часть улицы и угол крыльца, но улица оставалась по-прежнему безлюдной после того, как промелькнуло желтым одуванчиком платье убежавшей девочки.

Бежать, видимо, пришлось далеко. Наташа знала, что в деревне по приходе немцев начал хозяйствовать помещик. Ольга Климантович — муж ее, офицер-пограничник, погиб в первые дни войны — стала тоже батрачкой, как и остальные, кого война застигла в этих краях.

Какая она, батрачка с барского поля? Наташе показывали в Москве ее фотографию, но ведь там все было иное: красивая женщина, гордая и красотой своей, и счастьем — его можно было угадать в улыбке, во взгляде.

Наташа заметила на подоконнике тряпку, протерла запыленное стекло. Зачем? Ей казалось, что так она скорее увидит идущую к дому Ольгу Климантович, «тетю Олю». А может быть, уже просто недоставало сил сидеть неподвижно?

Внешне она была спокойна. Пожалуй, лишь очень наблюдательный человек уловил бы в этом спокойствии излишнюю напряженность.

Партизаны, что навещают эту деревню, должны были предупредить Ольгу.

Удалось ли?

А что, если Ольга придет не одна? Хороша будет племянница, если не узнает родную тетю! И главное — мало ли кто еще окажется среди этих женщин? Вдруг принесет нелегкая какую-нибудь вроде той, что пыталась стянуть мешок, а после привела в лес полицаев?

Заслышав голоса, Наташа прильнула к окну. Несколько женщин подходили к дому. Но уже на крыльце одна опередила всех, вбежала в избу, обняла Наташу, шепнув едва слышно: «Как тебя звать-то?» — «Наташа, дочка сестры вашей, Натальи», — так же тихо ответила Наташа, прижимаясь щекой к Ольгиному плечу.

Ольга сорвала с головы вылинявший платок, утирая хлынувшие ручьем слезы. Плакала, припав к ней, Наташа. Всплакнули и свидетельницы встречи. Они забежали глянуть одним глазом на племянницу Ольги да так и задержались в горнице: возможно, встреча эта вызвала надежду, что и до них так же вот доберутся потерявшиеся на дорогах войны близкие. А может, просто не терпелось порасспросить нового человека о том, что происходит где-то вдали от их деревни, от барского поля, которое отнимает последние силы. Но времени было мало. Странно было слышать сказанное всерьез: «Углядит, надсмотрщик проклятый», когда кто-то указал на тикавшие на стене ходики. Женщины заторопились, пообещав Ольге как-нибудь постараться скрыть ее отсутствие.

Названая племянница и названая тетя остались одни, если не считать, конечно, маленькой девочки. Но можно ли было ее не считать? Она приняла новую сестру безоговорочно, с нескрываемым детским восторгом, ошеломленная этой радостью. Не вмешивалась в разговор, но поминутно напоминала о себе: то подойдет, прижмется бочком, и Наташа ощутит под ладонью жидкие нежные косички, то отодвинется в сторонку и глядит, не мигая, круглыми глазами.

— Ступай, Шурочка, поиграй во дворе, — сказала Ольга. Она быстро собрала на стол: налила кружку молока, отрезала ломоть хлеба и присела рядом на лавку, как бы давая понять, что угощать больше нечем.

— Я от старых друзей, — шепнула Наташа свой пароль, и Ольга молча кивнула.

Обветренное лицо Ольги с резкими бороздами морщин на лбу, с обветренными губами сейчас было спокойным, даже бесстрастным. Лишь по тому, как сминала она в руке или внезапно принималась разглаживать на колене сорванный с головы платок, могла судить Наташа о ее волнении.

Наташа пила молоко, но то и дело отставляла кружку и рассказывала о себе и своей подруге — им обеим нужно помочь устроиться в Минске. Ольга слушала, не перебивая, не задавая вопросов, и от этого нарастало невольное чувство неловкости: все же они только впервые встретились, а услуга, какой они ожидали от Ольги, измерялась дорогой ценой — возможно, ценой жизни.

— Голубоньки вы мои… — вдруг тихо сказала Ольга. — Слушаю — не наслушаюсь. Наконец-то… своими глазами… Думала уж…

И Наташа, все понявшая, так же тихо ответила:

— Спасибо, тетя Оля…