Две березы на холме

Я, отвернувшись от света к темному холодному окну и чуть приоткрыв занавеску, смотрела, как отражается в черной полоске стекла красно-золотой зрачок лампы, и про себя повторяла стих, чтоб не забылся.

И вдруг каким-то странным голосом, будто сдавленным, глухим, заговорила тетя Еня, медленно, словно через силу произнося слова:

Воет ветер,

Светит месяц:

Девушка плачет -

Милый в чужбину скачет…

У меня мурашки побежали вдоль спины; думаю, если б на мне была шерсть, как на звере, то, наверное, сейчас она стала бы дыбом от ужаса: тетя Еня читает мои мысли! Вдруг заговорила про ветер! Я уставилась на тетю Еню, и Лена оторвалась от своей истории и тоже глядит на нее. И молчание нависло над нами. Я с ужасом, Лена с любопытством ждали: что это? Что дальше будет? А хозяйка, взглянув на нас, усмехнулась, довольная нашим вниманием, и наконец пояснила:

- На Дашу глянула, как она у окна тоскует да ветер слушает, вспомнилось…

Значит, правда читает мои мысли! Оказывается, это может быть! Оказывается, это страшно…

- А что это? Песня? - Лена спрашивает, у меня же язык онемел.

- Песня… - многозначительно, важно кивнула тетя Еня. - Только ни разу не пришлось мне слышать, как ее поют… - Опять помолчала. И, понизив голос, поведала, как тайну: - Из книжки песня… Али не знаете? Да где ж… Книга редкая…

- А что за книга? - Это опять Лена.

А я чувствую себя, как во сне наяву. Будто они - Лена и тетя Еня - специально для меня завели разговор, чтобы дать мне знать о чем-то страшном, тайном и таком важном, что, узнав, я вдруг пойму неведомое, жуткое. (То-то Лена сразу встрепенулась, как тетя Еня заговорила, а то молчала.)

- Там и дальше есть слова, - не отвечая Лене, молвила тетя Еня и тем снова подтвердила мою догадку, что они сговорились и нарочно затеяли для меня этот разговор. Будто хозяйка подсказывает Лене, что не тот она вопрос задала. И намекает, про что теперь надо спрашивать. И Лена слушается.

- Какие еще?

- А вот какие, - опять понизив голос, говорит хозяйка и, помолчав, сказывает:

Ни дева, ни ветер

Не замолкнут:

Месяц погаснет,

Милый изменит!

- Как наговор! - восклицает Лена звонко, ничуть не страшась страшного.

- Сказывают вам - песня! Никакой не наговор. В книге той так и написано: «Песня».

Опять подсказывает Лене: мол, вот теперь спрашивай про книгу! Мне так и кажется, что слово «Книга» у тети Ени прямо с большой буквы идет… Что для нее - это книга всем книгам… Но Лена уже задает нужный теперь хозяйке вопрос:

- Книга-то какая?

- Книга-то такая, каких больше нет. Не пишут таких-то больше…- И молчит.

Но, стиснув зубы, я терплю все, жду, хотя уже дрожь пронизывает меня, пробирается, кажется, в самые кости.

- Мне эту книгу-то вроде судьба послала. Ночевал как-то у меня проезжий человек. Стал расплачиваться - ан денег у него и нет! То ли, говорит, на прежней квартире где обронил, то ли что. Винится передо мной и говорит: «Оставлю я тебе книгу свою любимую. Не пожалеешь. Не заместо денег - из благодарности». Такой-то вежливый человек. Что ж с ним поделать! Проводила его с богом. Лежит его книжка, на вид немудрящая, месяц, второй. Читать-то больно некогда. Но как-то взялась. Да и поняла: не зря говорил тот человек, не зря и ко мне без денег завернул. Чтобы, значит, книгу ко мне занесть.

Так говорила хозяйка, никогда при нас ни разу не перекрестившаяся, будто в вере своей признавалась, будто в этой книге для нее все и открылось…

Что же? Что, наконец?!

- Да-а-а… Читаю я, не вам чета, не шибко. Зато каждое слово ак на душу и пало.

(Так все и не говорит, что же за книга.)

- Да вы, может, больше-то и не читали, других-то? - засомневалась Лена.

- Как же! Я и в ваши заглядываю книжки. Вот вы тут из рук друг у дружки тягали… эти мушки-терки! - засмеялась вдруг она легонько своей шутке.

- «Три мушкетера», что ли? Надо же - мушки-терки! - расхохоталась Лена.

- Она самая! Так и что? Сказки, придумки. Легкая книжка, хоть и толстая. И правду сказать, занятная.

- Тетя Ень! Да ваша-то что за книжка? - взмолилась уже замученная Лена. (А я-то, мне-то каково!) - Как называется?

- А нету ей названия. Только обозначено, про кого. И то в скобочках. Про Вадима, - произнесла наконец хозяйка, выговорив простое это имя с великой бережностью. - А написал Лер-мон-тов. - Как странно было слышать фамилию поэта, привычно обыкновенную, по-свойски школьную, от этой женщины за прялкой, произнесшей каждый ее слог с ударением, раздельно, будто неловка, невыговорима для ее губ и языка известная фамилия, как для иностранки.

Меня отпустил тайный ужас. Вставшая дыбом шерсть на загривке опустилась, улеглась. Лермонтов! Не какая-нибудь страшная, древняя книга. Правда, про Вадима я не читала. И не слышала, и даже сомневалась теперь - может, тетя Еня чего-то путает?

- А нам можно почитать? - разлепила я наконец губы, а голос получился хриплый. Оттого, что молчала долго.

- Даже интересно мне - дать вам почитать.

И опять сидит - ни с места! Прядет!

Я вскочила:

- Ну, тетя Еня! Скажите где, я сама возьму! Вы сидите, не вставайте.