Две березы на холме

Несмотря на то что жить стало спокойнее, как сказала бы моя бабушка, тишь, да гладь, да божья благодать, меня одолевала грусть. С большим сопротивлением, с великой неохотой призналась я в этом себе. Даже не призналась, а просто не могла не почувствовать некую пустоту вокруг. Опустела не только «арена» перед нашей партой - сам воздух вокруг меня стал разреженней. Не было сомнений, почему Лешка все перемены проводил в седьмом классе. Он посвящал их Вале Ибряевой. Он даже вырос в моих глазах: если ему понравилась эта девочка, значит, не такой уж он простофиля, как могло показаться сначала. А то, что он побежал в седьмой сразу после того, как я сама увидела Валю на крыльце и восхитилась ею, тоже казалось мне значительным и важным. Это как-то по-новому связывало нас - не какими-нибудь дурацкими приставаниями, а уже чем-то от нас отвлеченным. Нам понравился один и тот же человек, и, наверное, одновременно. Хоть я не запомнила, был ли во дворе школы Лешка в тот вечер, когда Валя с гранатами в обеих руках показалась на высоком крыльце.

И, снова представив Валю на том крыльце (я ее, конечно, и в школе теперь видела каждый день, но представляла себе неизменно такой, как тогда), я одобряла Лешку. Будь я мальчишкой, сама бегала бы в класс напротив смотреть на нее. Почему же сейчас не бегала? Потому что вышло бы, что я за Лешкой. Но, встречаясь с ней, я смотрела во все глаза.

А пустоту вокруг все-таки ощущала. И это мне очень не нравилось.

* * *

Одиноко чернело колесо карусели перед избой Никоновых. Сами мы не пошли бы, а Лешка про нас забыл. Вальку он не мог позвать - она уходила после уроков на свой кордон.

Так пришли и ушли зимние каникулы. Дома я отогрелась и хотя про Лешку и Вальку не забывала, но думала отвлеченно от себя, как про кино.

А после каникул подошло и наше с Верой и Зульфией дежурство, и снова начались разговоры о самодеятельности, о весеннем смотре, о большом концерте…

«Часовым ты поставлен у ворот…»

Сразу после уроков в день дежурства мы не пошли домой: надо было засветло напасти дров для долгой ночи. Как всегда, вместе с дежурными вызвались поработать добровольцы. Хоть и бегал теперь Лешка в седьмой класс, а, увидев, что мы с Верой несем пилу и топор из школьной кладовой, остановился - уж домой было направился - и присвистнул:

- Ага! Вот кто сегодня в часовых! А ну, Карпэй, беремся!

И они с Карпэем, да еще Степа наш, нарубили нам такую гору дров, что, наверное, все четыре печки нашей школы можно было бы топить два дня.

- Да вы что! - ужасались мы.

- А вот то! - поучали нас пацаны. - Еще скажете - мало! Мы ж дежурили, знаем!

- Правда, девчата! - подтвердили какие-то две семиклассницы, проходившие мимо нас после своего шестого урока.

Ну, раз правда… Мы тоже старались. Бегом бегали с охапками дров. Еще домой нужно успеть, пообедать, что-то теплое захватить.

Но мальчишки научили нас перенести сначала из классов в дежурку (тоже класс) три стола, натаскать карт, пока светло и еще видно немного.

- А карты-то зачем?

- Чтоб помягче было!

- А из дому захватите старые пальтушки под голову и чем-нибудь укрыться.

- Смеетесь над нами, что ли? - возмутилась Вера. - Пойдем как табор! Еще перины и подушки, скажете, тащить!

- Оно б неплохо! - серьезно заметил наш длинный Степа Садов.

- Ой, с вами тут только время терять! Пошли домой! - сказала Зульфия.

Но и дорогой ребята продолжали нас наставлять:

- Трубу лучше совсем не закрывайте, а то еще угорите!

- Винтовки к печке не прислоняйте! У Федьки в первый же раз штык затлел, к печке была одна макетина прислонена.

- Ну и силен сочинять! Чтоб от печной стенки винтовка затлела!

- Увидишь, какая будет печка! - пообещал Карпэй.

- А это в нашей воле! - сказала я. - Как хотим, так и истопим.

- Поглядим…

- …сказал слепой! Ты лучше скажи, Силантий к вам приходил?

- Не! Думаешь, ему охота на ночь глядя в школу тащиться!…

В начале шестого мы с Зульфией уже снова шагали в школу.

И кто бы поглядел, какие были мы гордые и счастливые! Но никто, наверное, не видел, разве что из окошек. И то вряд ли! Темно уже, как ночью. Только, может, и увидишь - идут двое, узелки несут. Зульфия несла отслужившую свое телогрейку, а я - какой-то старый ватный спорок с тети Ениного пальто. Прихватили мы и картошки, И соли. Сами над собой посмеиваемся: часовые! Как в ночное собрались! Посмеивались, а все же гордились. Я гляну сбоку на Зульфию - прямо счастливая шагает! - и смех меня берет.

В школе стало не до смеха: на улице темно, здесь же, как в самую полночь, мрак, тишина-а! Свет бы зажечь!

- Зульфия, где же фонарь?

- Какой?

- Как какой, «летучая мышь»! Помнишь, мы у Федьки и Вальки видели!

- Так это Федькин и был!

- Вот тебе и на тебе! Я думала, школьный…

- А я знала, что в школе нет.

- Чего ж не сказала-то?! Мы б у тети Ени попросили.

- Я думала… - медленно тянет Зульфия, - да побоялась. Не даст еще…

Это правда. Ей самой нужен фонарь, она поздно вечером ходит скотину проведывать. А может, и дала бы… На одну-то ночь. Да что уж теперь! Не побежишь домой: дежурство началось.