Две головы лучше (сборник)

Большинство родственников склонны считать именно так. «Наш мальчик не виноват, во всем виновны другие…»

Хотя сейчас в нашем «министерстве справедливости» творится черт знает что.

– Вы мне не верите?

Она смотрела на меня напряженно, и на самом донышке ее больших глаз таились боль и обида.

– Почему я должна чему-то верить? Вы мне еще ничего не рассказали, – ответила я.

– Хорошо же, слушайте…

Она встала и подошла к окну. Я видела только ее спину – необыкновенно прямую, как у маленькой балерины.

Некоторое время она стояла, будто вспоминая все в подробностях или пытаясь найти нужные слова, чтобы объяснить мне, почему она так уверена в заведомой судебной ошибке. Я терпеливо ждала.

– Он оказался там случайно, – сказала она, обернувшись. Теперь взгляд ее прозрачных, светлых глаз был почти умоляющим – пожалуйста, поверьте мне!

Я кивнула. Пусть так.

– Где?

– В том месте, где нашли убитую девушку, – пояснила она. – В Левобережном. Где пляж… Знаете это место?

Да, я знала. Но, пожалуй, это все, что мне было известно.

История-то произошла слишком давно. До меня, увы, не долетели даже ее отголоски. Восемь лет назад мне было пятнадцать, и криминальная хроника меня абсолютно не интересовала.

Поэтому Кате пришлось поведать мне всю историю в подробностях, то есть настолько, насколько ей это было известно.

Ведь ей в то время было еще меньше, чем мне. Всего-то восемь лет.

* * *

Что может помнить ребенок восьми лет?

Оказывается, много. Катя помнила не только события, приведшие их семью к нынешнему плачевному состоянию, но и лица людей, по ее мнению, повинных в этом.

Жизнь Катюша разделила на две части: черная и белая, улыбающаяся и плачущая – как театральная маска. До Катиных восьми лет семья Чернышовых была вполне счастливой. Двое детей – оба поздние, долгожданные, буквально купались в любви и нежности. Отец Кати работал сначала инженером, потом перешел в частную фирму, поскольку надо было кормить семью, но семья не перешла в разряд «новорусских», и совсем не потому, что достаток был невелик, просто по привычке все сбережения шли на «духовное». Катин отец не мог допустить, чтобы его дети были, как он говорил, «комарами», людьми, не приносящими окружающему миру никакой пользы, поэтому ни один концерт, ни одна новая умная книжка не оставалась незамеченной – он считал, что только на это и стоит тратить деньги. Именно это потом и сыграло негативную роль в судьбе Катиного старшего брата, как она считала.

– Если бы у нас было столько денег, как у Старцева или Чеботарева, – мечтательно сказала она, – Лешка был бы сейчас на свободе, а они…

Впрочем, тут же махнув рукой, Катя сообщила мне, что она до сих пор помнит праздники детства и благодарна своим родителям за то, что ее детство было таким наполненным.

– Я не смогу передать словами, как это было чудесно. Наши походы в театр, на концерты… А вечерами мы могли просто собраться за столом, и самая обычная процедура чаепития превращалась в сказку… Папа был мечтателем и очень любил рассказывать нам про Атлантиду, куда, по его мнению, уходили лучшие… Не то чтобы он хотел сделать из нас оторванных от реальности людей, просто он ненавидел таких, как Старцев, и не хотел, чтобы кто-то из нас был похож на этот типаж, который так распространен в последнее время… А впрочем, что я говорю? Всегда они были. Только раньше выглядели по-другому… Ну не будем об этом. Ведь теперь все иначе.

Она махнула рукой, повторила почти шепотом: «Все иначе…», и ее глаза снова померкли – солнце в них погасло.

– Потом в Лешкиной жизни появилась эта тварь. Я знаю, нехорошо так говорить о людях, но… Иное определение к этой девице не подходило. Она именно тварь, эта Элла. Даже имя ненатуральное… Элла Ардасова.

Катя презрительно фыркнула.