Две коровы и фургон дури

– Как будто это я его повесил. – На секунду мне показалось, что ей можно все рассказать – о Спайке, о лысом чуваке с ледяными глазами и о том, что у меня с тех пор ломит от ужаса все кости. О сжимающемся от страха сердце, потной коже и сухом языке. Я глотнул сидра, покрутил его во рту и проглотил.

– А ты постарайся думать о чем-нибудь другом.

– Ну например?

– Не знаю… Что ты любишь?

– Что я люблю?

– Да, чем ты занимаешься, когда не работаешь? Я немного подумал:

– Вообще-то я люблю читать.

– А что ты сейчас читаешь?

– Определитель птиц.

– Так ты любишь птиц?

– Ага, очень.

– Знаешь, я тоже. Я вчера видела трех канюков – они кружили друг над другом…

– Это, наверное, родители учили летать своего птенца, – сказал я авторитетным голосом. И мы поговорили о птицах и о том, как ужасна для бедняжек эта страшная засуха и как мы надеемся, что и будущем году им больше повезет. Мы желали птичкам всего хорошего. Я рассказал ей кучу историй про канюков, как они переносят души умерших фермеров на небесное поле и сеют их в облачные гряды. И как некоторые люди умеют читать тайные знаки в том, каким образом канюки складывают в полете крылья.

– А ты умеешь читать знаки? – спросила Сэм.

– Возможно, кое-что.

– Ой, расскажи мне!

– Я не говорил, что умею.

– Нет, умеешь, умеешь, я же вижу!

– Ну разве что пару знаков.

– Ну расскажи хоть об одном.

– Ну ладно. В общем, если два канюка кружат в противоположных направлениях, значит, в приходе будет пожар. Это – один из знаков. И знаешь что?

– Что?

– Так оно и бывает, – сказал я.

А Сэм сказала:

– Наверное, ты прав!

И я тогда сказал:

– Иногда мне кажется, что в мире происходит что-то, о чем мы и понятия не имеем, – и она сказала:

– Мне тоже так кажется.

И мы еще поговорили, и я почувствовал, как пришло спокойствие и вытащило частички безумия из моей головы. И запихнуло кусочки безумия в самодельную корзинку, накрыло салфеткой и унесло в темный чулан, а я все сидел и слушал Сэм.

Она так хорошо говорила, спокойно и тихо, а когда начала рассказывать мне, как очутилась в Ашбритле, как работала то там, то здесь, как перебиралась с места на место, как пыталась начать свое дело и осесть на одном месте и как у нее снова и снова не получалось, так я совсем утонул в ее голосе и ее глазах. Сэм родилась в Портсмуте. Ее отец служил в военно-морском флоте, и она все детство колесила туда-сюда.

– Плимут, Чатем, обратно в Портсмут, Фаслейн… После школы я хотела стать медсестрой. Проучилась в колледже какое-то время, но потом бросила.

– А почему?

– Сама не знаю. Кажется, мне просто стало жутко скучно. Ну а потом еще кое-что произошло. Я поехала на каникулы в Грецию и все время или пила в баре, или валялась на пляже, представляешь? Никогда так хорошо не отдыхала! В первый раз в жизни я проводила время как хотела, просто влюбилась и в город, и в народ, и вообще в этот дух… Средиземноморья. И вот за два дня до отлета хозяин бара спросил меня, не хочу ли я поработать у него. Поверь, ему два раза не пришлось предлагать! У меня и так начинало ныть под ложечкой, стоило мне вспомнить унылую комнату в Суиндоне, и эти палаты, больных, и занудные лекции, и дождь… Ну ты понимаешь!

– Еще как!

– Так я прожила в Греции несколько лет, встретила кучу замечательных людей, но потом хозяин бара продал его, и я потеряла работу. А когда я вернулась домой, у меня вообще не было мыслей о том, что делать. Я нашла работу в баре в Бристоле, но тот бар был жуткая дыра. Однажды подружка сказала мне, что хочет поехать повидать друзей здесь неподалеку, в графстве Сомерсет, а оказалось, что они живут в Ашбритле. Мы ехали всего на несколько дней, но почему-то задержались сначала на пару недель, а потом и месяцев. Мы приехали сюда в прошлом году.

– А я помню, когда впервые увидел тебя…

– Ну и когда?

– Прошлой осенью. Ты ехала на велике мимо нашего дома.

– Ну и что ты подумал обо мне?

– Что подумал… Ты мне показалась счастливой. Такой счастливой и свободной.

Сэм рассмеялась:

– Знаешь, наверное, ты прав. По крайней мере, я стараюсь быть такой.

Не знаю, что на меня так действовало – то ли сидр, то ли ее смех, и этот тихий голос, и милое личико, – да только перед глазами у меня все немного поплыло. Ее глаза… Так бы и нырнул в них, такие они были… особенные. Никогда не видел таких глаз – настолько карих, глубоких, но ясных, таких мудрых, как будто они понимали все еще до того, как я успевал произнести слово. Такие старые глаза и в то же время такие юные, свежие, острые, как глаза кошки. Или как глаза ястреба. Терпеливые. Выжидающие. Страстные. Меня так и распирало от желания высказать ей все это и еще кое-что, от чего я сам потом сгорел бы от стыда, и я уже потянулся было, чтобы взять ее за руку, но тут в комнату вошла вторая девушка, которую я видел в баре, и с ней несколько парней-хиппи. Они ездили на велосипедах в бар в Стейпл-Кросс и только что вернулись.

Сэм спросила меня:

– Ты помнишь Роз?

– Конечно, – сказал я, а Роз наклонилась и поцеловала меня в щеку. От нее пахло яблоками и рыбой.

– А это наши «ЗД»: Дейв, Дон и Дэнни, – объяснила Роз.