Две полоски для мажора

— Хорошо, — отвлекаюсь на секунду от дороги и протягиваю свою руку к Лике. Осторожно сжимаю, лежащую на животе, ее ладонь. Она ледяная настолько, что мне жжет от холода пальцы. — Все будет хорошо, Рыжик.

Лика не кивает и не отрицает. Смотрит в одну точку, и ее лицо бледнеет ещё сильнее, делая яркие веснушки на щеках жуткими темными пятнами. Она ничего не говорит, но я понимаю по губам. Они просто безмолвно шепчут: «больно...» Дыхание Лики на какие-то мгновения становится прерывистыми и поверхностным.

— Марк, пожалуйста, быстрее. — судорожно всхлипывает она и впивается пальцами мне в ладонь.

А быстрее уже и некуда. Моя нога прижимает педаль до упора и так. Я вообще ничего не понимаю. Что сказать и чем помочь ей именно в эту секунду. Мне страшно так же, как и Лике. Потому что этого не должно было быть... Еще рано. Очень рано. На улице еще лежит снег, а я планировал везти Лику куда-либо со схватками не раньше, чем зацветет долбаная сирень.

Знакомое здание клиники появляется перед капотом машины через невыносимо долгие десять минут.

Вылетаю из салона к пассажирской двери не одеваясь. Прямо в домашней футболке и спортивках, наплевав, что на улице намного ниже ноля. Не дав ступить и шагу, забираю прямо с сиденья Лику на руки.

Она тут же льнет ко мне, цепляясь за мою шею. Прижимается к ней лицом и часто, рвано дышит, пока я несу ее в приемное отделение. От этого дыхания колом становится кровь в моих жилах.

В клинике уже ждут нас. Стоит только появиться на пороге, как девочка на ресепшен, подскочив, тут же хватается за телефон:

— Павел Петрович, здесь Громовы, — рапортует она в трубку и, видимо, получив ответ, кивает уже нам. — Доктор сейчас будет.

Бережно опускаю Лику на пол и помогаю снять с нее пальто. Отбрасываю его на диванчике в холле у стены и снова обнимаю Рыжика. Ее уже знобит. Вместо ледышки ко мне теперь жмется горячее и дрожащее тело.

— Марк, они же ничего плохого ему не сделают, нет? — шумно выдыхает Лика.

— Нет, конечно. Ты что, — пытаюсь приободряюще улыбнуться. Разговариваю с ней как с маленькой, тогда как что-то царапается глубоко в груди. Я целую ее в рыжую макушку.

— Просто укол витаминчиков и все.

— Ненавижу уколы, — тихо усмехается она, и я чувствую, как Лика просто обмякает у меня в руках, оседая к полу.

Она теряет сознание, а я самообладание. Ловлю Рыжика в полете и уже ору благим матом, чтобы хоть кто-то чухнулся к нам в этой чертовой клинике с помощью.

Я оказываюсь в каком-то конченом кино. Врачи, медсестры, каталка, суета. И все перед моими глазами, но не со мной в главной роли. Лику куда-то увозят, а я остаюсь один.

Понимаю, где нахожусь, но не соображаю, что происходит. Под рёбрами какое-то вязкое чувство, мешающее думать, дышать и вообще двигаться.

Сажусь на мягкий диванчик, рядом с брошенным пальто Рыжика. Так и провожу хрен знает сколько времени, пялясь в один-единственный квадрат плитки на полу и сжимая в руках кремовый кашемир.

Не позволяю себе допустить ни единой мысли, что все происходящее сейчас станет самым дерьмовым в моей жизни.

Я планирую забрать Лику сегодня домой. И точка! Лучше и безопаснее, чем со мной ей не будет нигде...

— Марк, — мужской голос заставляет меня тут же подняться на ноги.

Тот самый лысый врач, с которым мы так радостно считали пальчики на УЗИ, теперь снова оказывается передо мной. Правда, он уже почему-то не улыбается.

— Как ребёнок и Лика? — хриплю, ощущая стук собственного сердца где-то в горле.

— Марк Викторович, нам лучше поговорить в моем кабинете, — док нервно поправляем лацканы своего идеально белого халата и взглядом указывает на лестницу в стороне от нас.

И меня накрывает. Ещё секунда в неведении и я точно свихнусь на хрен.

— И шагу не ступлю, пока не узнаю, что с моей женой и моим ребёнком, — цежу я, сжимая кулаки, в одном из которых все ещё держу кремовое пальто.

Врач вздыхает и мягко пытается подтолкнуть меня к лестнице, положив свою руку мне на плечо:

— Марк, прошу, пройдемте со мной.

— Да что за хрень?! — грубо сбрасываю с себя докторские лапы. — Почему нельзя нормально ответить мне, что происходит? Отведите меня к ней. Живо. Или я расхреначу репутацию вашей клинике к чертям собачьим.

Меня трясёт как от двухсот двадцати. Башка отказывается оценивать все адекватно. Мне нужно лишь одно. Увидеть ее. И черта с два меня кто остановит. Нагло делаю шаг в сторону тех дверей, куда увезли Рыжика. Но и док оказывается не промах. Резко осаживает меня, с силой ухватившись за мое предплечье и стопорит на месте.

— К ней нельзя. Она в родах.

Оторопело смотрю на лысого дядьку в белом халате. Он что? Долбанулся?

— Какие роды? Вы вообще адекватные? — сквозь зубы повышаю голос. — Ей рожать не раньше мая. Ау! На дворе зима. Или вы за дебила меня держите?

— Мне жаль. Но есть такое понятие, как антенатальная гибель плода.

Вижу в глазах доктора то, чего видеть не хочу. Но деваться мне некуда. Мои ноги врастают в пол, да и душа вползает туда же.

— Походу, это вы здесь дебилы, — слышу свой голос как за тысячу километров. — Какого «плода»? Вы тут че, огородники? Что, мать вашу, с моим ребёнком?