Две Жизни

Турок поправил воротник, одёрнул жилет и заявил, что споёт песнь, в которой выскажет тайну своего сердца.

Воцарилось молчание. Он объявил, что будет петь серенаду Шуберта.

Я вздохнул, в ужасе посмотрел на князя, потом на певца, который скорее походил на тореадора, пылающего адским огнём, чем на нежного любовника, призывающего вникнуть в смысл песни соловья, молящей, трепетной, – и едва удержался от смеха.

Анна не нуждалась в нотах. Она взглянула на И., брови её чуть поднялись, руки нежно коснулись клавишей.

– "Песнь моя летит с мольбою..." – вдруг заревел, точно пароходный гудок, здоровенный бас.

Я фыркнул, нагнулся, спрятался за И. Когда же этот рёв поднялся до высокой ноты, – произошло нечто совершенно неожиданное. Ревевший бас вдруг превратился в тоненькую фистулу, такую поганенькую, что во всех углах зала раздался хохот... Мы с князем хохотали во весь голос. Даже Анна с удивлением смотрела на певца, хотя на лице её не было смеха, а только неприязненное досадливое чувство. Очевидно, в ней заговорила оскорблённая артистичность.

– Нет, не могу, я болен сегодня, – сказал, силясь улыбнуться, певец. Ни на кого не глядя, он вышел.

Хозяйка дома и её любимый сын бросились за ним, остальные гости, сконфуженные, давясь от смеха, стали разъезжаться.

Мы вышли последними вместе с Анной, Строгановым, князем и Жанной. Сердечно простившись с хозяевами, мы обещали зайти в магазин к шести часам, чтобы узнать, как прошёл первый рабочий день.

Глава XIX. Мы в доме князя

Прошло ещё два суетных дня нашей отельной жизни, с ежедневными визитами к Жанне и князю и путешествиями с капитаном по городу.

Несмотря на все хлопоты и неприятности, валившиеся на него со всех сторон, отчего он даже похудел и его жёлтые глаза стали громадны, – этот милейший человек урывал два-три часа в день, чтобы показать мне город.

Много я встречал и потом добрых, внимательных людей. Вообще мне везло на счастливые встречи. Но такого сердечного, простого внимания от чужого человека я уже никогда не видел. Речь, конечно, не о моём друге Флорентийце и его близких – И., Ананде, Али. Я говорю об обычных людях высокой культуры.

На третий день, едва мы сели завтракать, к нам вошёл князь. Он объявил, что приехал с двумя слугами, которые поступают теперь в полное наше распоряжение и помогут перевезти нас к себе.

И. выказал все признаки радости, а я не мог понять своего состояния. Мне точно не хотелось никуда переезжать. То мне думалось, что именно в этом причины нашей задержки в Константинополе, то казалось, что капитану будет труднее забегать ко мне в удалённую от центра часть города. Конечно, корень моего недовольства лежал в том, что проще всего я чувствовал себя с капитаном; я как-то отдыхал в его присутствии и боялся, что буду теперь разлучён с ним.

Как раз в минуту моих сомнений вошёл капитан. Узнав, что мы переезжаем к князю, он заметно опечалился.

Не успел я отдать себе в этом отчёт и хотел уже было идти укладывать вещи, как услышал голос князя:

– Я бы очень хотел обратиться к вам, капитан, с просьбой, но не знаю, как вы её примете. Наши общие друзья переезжают ко мне. Если вы только пожелаете, рядом с Лёвушкой есть пустая, но отличная комната. Меблировать её ничего не стоит, и вечером вас ждало бы некоторое подобие семейной жизни, – улыбаясь, говорил князь.

– Я чрезвычайно благодарен вам, – ответил капитан. – Но друзья наши переезжают к вам, чтобы избавиться от суеты. А я – одна суета и беспокойство.

– Нисколько, капитан, – прервал его И. – Дом князя такой большой и удобный. При нём есть сад с беседками, и вообще, кому захочется уединения, тот его там всегда найдёт. Кроме того, ведь вопрос вашего пребывания здесь – дни, а нашего – недели. И познакомиться с Анандой, поговорить с ним и побыть рядом будет гораздо удобнее, если вы будете жить с нами.

Затем, – прибавил он с юмористическим, таким знакомым мне блеском глаз, – в доме князя есть рояль. Я постараюсь ещё до приезда Ананды уговорить Анну поиграть нам вечером, празднуя наше скромное новоселье. А ведь Лёвушка уверял вас, что игра Анны даст вам понимание музыки и высокой общественной роли женщины, одарённой музыкальным талантом, – посмотрев на меня, закончил И.

Я густо покраснел, хотел упрекнуть моего друга за насмешку, но желание уговорить капитана превозмогло всё.

Я бросился ему на шею и, должно быть так искренне, по-детски молил его принять великодушное предложение князя, – тот, со своей стороны, ещё раз его повторил, И. тоже убеждал его усиленно, – что в результате капитан развёл руками, покачал головой и сказал:

– Ведь чужой семейный дом, да ещё в таком близком соседстве с вами, доктор И., – для меня род монастырского заключения! Я так привык вести беспорядочную жизнь!