Две Жизни

– Если бы я был мудрецом, то в эту минуту я потерял бы часть невещественного рая, так как весь ушёл бы в блаженство еды. Это прекрасно и обманчиво. Кушанье скромно на вид и необычайно привлекательно внутри. Если и блюдо обладает таким же скрытым талантом обвораживать людей, то вы далеко пойдёте в жизни, юноша. Капитан выказал свой необычайный вкус, вы же продемонстрировали ещё и талант тайного волшебства. Я нетерпеливо буду ждать, когда откроется дно блюда.

Вскоре от торта не осталось ничего, и я увидел остановившиеся глаза Анны, которых она не отрывала от блюда.

Я так перепугался, что встал, собираясь убежать.

– Стой, стой, Лёвушка! – вскричал И., мигом очутившись подле меня и беря меня под руку. – Как раскрылись твои каверзы, – так ты и бежать?

– Я очень заинтригован, – вставая, произнёс капитан. – Лёвушка в такой тайне всё держал...

И он направился к столу. Посмотрев на блюдо, на Анну, на меня, он провёл рукой по глазам и молча пошёл на своё место.

– Да что там такое? – громко сказал Строганов. – Мудрецами становились вслух, а как до принцев дошло, – языки проглотили. Наоборот бы надо.

Он приподнялся, склонился над блюдом и, окинув всех взглядом, улыбаясь, сказал:

– Оно выходит, будто принцем-то становлюсь я. Генри, турки – все бросились к блюду.

– Ну дайте же и нам с Анандой посмотреть, – отстраняя их от стола, сказал И.

Я готов был провалиться сквозь землю, а капитан, крепко держа меня под руку, шептал:

– Ну и мальчишка! Почему же не я нашёл эту вещь? Я готов был бы...

– Я согласен, что на блюде изображена царственная красота. Если бы в лице нарисованной красавицы сверкало столько духа и ума, сколько в той живой принцессе, чьим прототипом она служит, – я согласился бы признать вас принцем-отцом, – сказал Ананда. – И юноша, сумевший оценить сходство, оценить краски портрета на стекле, достоин моей горячей благодарности.

С этими словами Ананда подошёл ко мне, обнял, и как ребёнка подняв меня на воздух своими могучими руками, крепко поцеловал.

– Надо фехтовать, Лёвушка, делать гимнастику, ездить верхом, закалять организм. Ваша худоба неестественна. Генри, доктор, займись моим другом Лёвушкой. Ну, а теперь – играть, – прибавил он.

Выйдя из комнат Ананды и подходя к главному крыльцу, мы столкнулись с возвращавшимся князем. Узнав, что мы идём в музыкальный зал, он очень обрадовался, поспешил вперёд, и вскоре мы все собрались в освещённом зале.

Я был поражён, когда увидел в руках Ананды виолончель. Я не заметил её утром среди прочих его вещей.

Анна, в белом гладком платье из блестящего, мягкого шёлка, как обычно с косами по плечам, в этот вечер была хороша так, что казалось невозможным вместить эту красоту в образ обычной, из плоти и крови созданной женщины.

– Мы сыграем несколько старых венецианских народных песен, теперь уже почти забытых и забитых новыми и пошлыми напевами, – сказал Ананда.

Я сидел рядом с И., по другую сторону от него сел капитан, как раз напротив музыкантов.

Что это были за лица. Глаза-звёзды Ананды сверкали, точно бросая искры вокруг. У Анны горели розами щёки, верхняя губа снова приподнялась, открыв ряд её мелких, белых зубов.

Ни в нём, ни в ней не было ничего от земных страстей. Но оба они были слиты в высшем страстном порыве творческого экстаза.

Первые звуки рояля мгновенным вихрем взмыли кверху, точно оторвались и полетели куда-то. И внезапно глубокий, властный звук прорезал их. Сливаясь, отходя, ещё ближе сливаясь в гармонии и снова её разбивая, нёсся звук виолончели, покоряя себе рояль, покоряя нас, овладев, Казалось, всем пространством вокруг.

Я не мог представить, что поют струны. Это пел голос, человеческий голос неведомого мне существа.

Звуки смолкли. О, как бедно стало сразу всё! Какой унылой показалась жизнь, лишённая этих звуков. "Ещё, ещё", – молил я в душе и чувствовал, что все просят о том же, хотя никто не нарушал молчания.

Снова полилась песня. Она показалась ещё прелестнее и колоритнее. Огромная сила жизни лилась в этих звуках. Я не мог постичь, каким образом эти высшие, с недосягаемым талантом люди ходят среди нас, выдерживают вибрации таких простых, маленьких людей, как я и мне подобные? Зачем они здесь, среди нас? Им нужен Олимп, а не обыденные дни с их трудом, потом и слезами...

"Да вот благодаря им и нет серого дня сегодня, а есть сияющий храм", – роняя слезу за слезой, продолжал думать я под сменявшиеся песни и не знал, какую из них предпочесть.

Внезапно Ананда встал и сказал:

– Теперь, Анна, Баха и Шопена, в честь моего дяди.

Анна улыбнулась, поправила платье и стул, подумала минуту и заиграла.

В тумане слез, взволнованный до глубины души, я сидел, держась за И. Мне казалось, что я не выдержу потока новых, сотрясавших всего меня сил. Точно под воздействием этих звуков во мне раскрывалось какое-то новое существо, которого я в себе ещё не знал.

Как только смолкли звуки, Ананда подошёл к Анне, почтительно, но так нежно, что у меня заныло в сердце, поцеловал ей руку и сказал: