Две Жизни

Увидав наши фигуры с горшками цветов, имевшие, вероятно, довольно комичный вид, сэр Уоми сказал:

– Да это целая свадьба! – Он ласково ввёл нас в комнату, взял у каждого цветок и обоих обнял, благодаря и говоря, что разведёт по клумбе фрезии в своём саду, присвоив им название морской и сухопутной.

Очень внимательно осмотрев цветы, сэр Уоми позвал своего человека и вместе с ним упаковал их в нашу корзинку, обильно полив водой и цветы, и прикрывавшую их траву, приказав завернуть корзинку в несколько слоев бумаги и в грубое мокрое полотно. Слуга исполнил приказание и вместе с вынырнувшим откуда-то Верзилой, взявшим чемодан, пошёл на пристань.

Много народа было здесь. Были и такие, кого я совсем не знал; кое-кого видел мельком; а из хорошо знакомых присутствовали только турки, Строганов и князь.

Для каждого у сэра Уоми находилось ласковое слово. Мне он сказал:

– Ищи радостно, – и всё ответит тебе. Цельность чувства и мысли скорее всего приведут тебя к Флорентийцу. О брате не беспокойся. Выработай ровное отношение к нему. Наль – не Анна.

Я приник к его руке, ошеломленный этими словами, служившими ответом на самые затаённые мои мысли.

Все проводили сэра Уоми до коляски, в неё сели И., Ананда и Хава. Я спросил И., не навестить ли нам с капитаном Жанну, на что он ответил одобрением, сказав, что зайдёт с Анандой за нами.

Экипаж завернул за угол и скрылся из глаз. Вздох сожаления вырвался у всех, а князь плакал, как ребёнок. Я подошёл к нему и предложил пойти с нами к Жанне, говоря, что туда приедут И. с Анандой, как только проводят сэра Уоми.

Он согласился, попросил подождать его несколько минут, видимо обрадовавшись случаю не оставаться сейчас дома. Я понимал его состояние, потому что у самого горла ощутил рыдание и подавил его с большим трудом. Как ум ни говорил мне, что надо сделать над собой усилие и перейти в иное, не унылое настроение, – ощущение моё снова было близким к тому, что я испытывал в комнате брата, сжигая письма.

– Какая страшная вещь – разлука, – услышал я голос капитана, как бы отголосок собственной мысли.

– Да. Надо что-то понять, какой-то ещё неведомый нам смысл всего происходящего. Научиться воспринимать всё так, как говорит и делает сэр Уоми: "Не тот день считай счастливым, который тебе принёс что-то приятное; а тот, когда ты отдал людям свет своего сердца". Но мне до этого ещё так далеко, – сказал я со вздохом.

– Для тебя далеко, – задумчиво ответил мне капитан, – а для меня, боюсь, и вовсе недостижимо.

Князь вышел к нам, извиняясь, что заставил ждать и мы пошли по знойным, как раскалённая печь, улицам, ища тени, что мало, впрочем, помогало.

В магазине мы застали обеденный, – или вернее, связанный с жарой, как всюду в Константинополе, – перерыв. Анна сидела внизу у шкафа, в кресле, за работой, а Жанна всё ещё лежала наверху, хотя уже поднималась ненадолго и пыталась работать.

Анна была бледна, она похудела. Но в глазах её уже не было убитого выражения и того отчаяния, какое я видел в них здесь же, во время разговора с сэром Уоми.

На низкий поклон капитана она приветливо улыбнулась и протянула ему левую руку, говоря, что не может оставить зажатых в правой руке цветов.

Он почтительно поцеловал эту дивную руку со сверкавшим на ней браслетом. "Боже мой, – думал я. – Как страдание и соприкосновение с людьми, одарёнными силами высшего знания, меняют людей! Ещё так недавно я видел эту гордую красавицу возмущённой откровенным мужским восхищением капитана. И он, стоящий перед нею сейчас так уважительно, с такими кроткими и добрыми глазами, – да куда же подевались капитан-тигр и Анна с иконы? Тех уже нет; нет до основания; а живут новые, – вместо тех, умерших".

Я превратился в "Лёвушку-лови ворон", мысли закипели в моей голове, наскакивая друг на друга, одна другую опрокидывая, не доходя ни в чём до конца, – точно решая вопрос, лучше ли, надо ли, так меняясь, – умирать людям, превращаясь в совершенно иные существа? Зачем?

Мне казалось, я вижу и слышу вопли и стоны тысяч душ, носящихся среди хаоса и оплакивающих свои заблуждения, непоправимые ошибки и молящих о помощи.

– Левушка, что с вами? – услышал я нежный и слабый голосок Жанны.

– Ах, это вы, Жанна? – вздрогнул я, опомнившись. – Я хотел к вам подняться, да, по обыкновению, задумался и тем вынудил вас спуститься вниз, – ответил я, здороваясь с Жанной.

– О, это ничего. Князь мне помог сойти. Ах, Левушка, как же вы переменились после болезни. Вы ничуть не похожи на господина младшего доктора, который утешал меня на пароходе. Дети спят, а то, пожалуй, они бы вас сейчас и не узнали. Вы совсем, совсем другой; только я не умею сказать и объяснить, в чём перемена, – говорила Жанна, усаживая меня и князя в углу магазина.

– Всегда кажется, что переменились люди, которых видим, потому что в самом себе перемену человек замечает с трудом. И только если что-нибудь огромное входит в его жизнь, – только тогда он отдаёт себе отчёт, как он переменился, как выросли его силы и освободился дух.