Две Жизни

– Смейся, дитя, над всеми предрассудками мира, а особенно над теми утлыми понятиями, что вынесла ты из гаремной жизни. Немного времени пройдёт, и ты поймёшь всю силу любви и преданности Николая. Немало жертв Николай тебе принёс, и ты их узнаешь. Будь с ним так же проста и честна, как сейчас со мной. И ты поможешь и мне, и дяде Али. А помощь ваша прежде всего заключается в той новой, освобожденной семье, которую вы оба должны создать. Ну, вот и муж твой. Сюда, Николай. Приподняв портьеру, на пороге показался Николай. – Ну, конечно, я не сомневался, что Наль будет сразу поднята на ноги вашим волшебным присутствием, Флорентиец. Она так сияет, что мне не о чем спрашивать.

– Отец приказал мне звать вас Николаем. Мне хотелось бы называть вас как-то иначе, чем зовёт вас Левушка. Но я буду звать вас так, как зовёт отец. У меня в ушах будут звенеть два голоса – его и мой собственный – каждый раз, когда я буду произносить: "Николай".

Флорентиец засмеялся, а на лице Николая выразилось удивление.

– Всё это хорошо, дочь моя, времени у нас впереди много, мы ещё обо всём поговорим. А сейчас иди в ванную. Надо одеться к лицу и сойти вниз завтракать. Я приготовил для тебя девушку-горничную. Она никогда этим раньше не занималась, но жизнь того потребовала. У неё – старушка мать и младший брат, которого надо учить. А найти женщине в Лондоне кусок хлеба, чтобы содержать ещё двух человек, – почти немыслимо. Я взял ёё к себе, имея в виду куда-либо пристроить. Она знает языки, знает этикет, у неё много вкуса. И будет тебе полезна. Я её сейчас приведу.

Флорентиец скрылся так быстро, что Наль ничего ответить не успела. Спустившись с лестницы, он вошёл в чудесную комнату с балконом, обитую зелёными шёлковыми обоями и обставленную немногими старинными вещами. Шкафы с книгами и письменный стол были из светлого, золотистого дерева, с инкрустацией из черепахи. Пройдя комнату, он вышел на балкон и позвал:

– Дория, пройди ко мне сейчас же.

В саду послышались поспешные шаги, и на дорожке показалась высокая женская фигура. Женщина прошла через балкон в комнату.

– Садись, Дория. Ты просила меня помочь тебе. Сама знаешь, как много Ананда для тебя сделал, и как ты, дав обет беспристрастия и отказа от зависти, нарушила его. Тяжела теперь твоя жизнь, ставящая тебя постоянно в положение существа зависимого, второстепенного. На каждом шагу она выбивает из тебя крючки зависти и ревности.

– Да, жизнь была мне тяжела, когда я лишилась своего руководителя Ананды. Я страдала и до сих пор страдаю от сознания, что ударила в моего милосердного поручителя стрелами страсти и зависти. Но жизнь в вашем доме – более чем счастье. Моё сердце чисто. В нём теперь нет ни зависти, ни пристрастий, ни осуждения, но я должна доказать, что понимаю теперь счастье жить в служении вам. И этим снять с Ананды ответ за себя.

– Уверена ли ты, что всякий труд понесёшь радостно? Что не проснутся в тебе вновь гордость и чувство унижения? Или ревность и зависть к чужой блестящей жизни?

– Я уверена. Уверена не в себе, не в своих качествах. Я уверена в истинности любви к людям, проснувшейся во мне.

– Если бы я сказал тебе стать слугой у юной, прекрасной как мечта женщины? Служить ей горничной, нянькой, потому что она неопытна, как дитя. Быть ей незаметно наставницей по части манер и одежды, потому что она азиатка и не знает не только света, но даже не видела вовсе европейской жизни. Как отнеслась бы ты к такому труду?

– Служа ей, я служила бы вам. Служа вам, я искупила бы грех перед Анандой и вернулась к нему.

Долго-долго смотрел на Дорию Флорентиец. Так долго, что у женщины участилось дыхание. Точно до самого дна проникал его взгляд и читал не только её теперешнее состояние, но и всю будущую её жизнь и возможности. Наконец он встал, улыбнулся и сказал:

– Слово твоё отзовётся в веках. Я ставлю свою подпись под твоим новым обещанием. Дитя, за которым я поручаю тебе уход, надежда многих. Я не знаю, насколько великодушна будет она к тебе поначалу и будет ли вообще.

– Я сама буду великодушна. Благословите меня. Флорентиец, я думаю, что больше не поскользнусь, под какой бы личиной ни пыталось проникнуть ко мне зло.

Дория опустилась на колени, прижала к губам дивную руку Флорентийца, который положил ей на голову свою вторую суку.

– Пойдём, она ждет, – сказал Флорентиец, поднимая Дорию.

Дория отёрла влажные глаза и казалась удивлённой.

– Да, это здесь, в моём доме, и тебе никуда уезжать не надо.

– Какое счастье, – радостно воскликнула Дория.

Флорентиец направился к выходу и, оглянувшись в дверях, сказал ей, улыбаясь:

– Привыкай к роли горничной и учись ходить позади госпожи и господ.

Войдя к Наль, он подвёл к ней Дорию и сказал:

– Вот горничная, как я тебе обещал, дочь. Её зовут Дория.

– О, какое красивое имя, не менее красивое, чем вы сами, – подымаясь с дивана и положив руку на плечо Дории, сказала Наль.

Дория поднесла к губам руку своей новой хозяйки и сказала, что будет стараться служить ей так верно, как только сумеет.